Книжный вор. Маркус Зусак

Теперь Руди произнес это беззвучно. Давай, Лизель.

      Кровь сделалась громче. Строчки поплыли.

      Белая страница внезапно оказалась написанной на чужом наречии, и никакой пользы не было от слез, что вдруг застили глаза. Теперь уже Лизель не видела ни одного слова.

      Да еще солнце. Чтоб оно пропало. Оно вломилось в окно – стекло повсюду – и светило прямо на никчемушную девочку. И кричало ей в лицо:

      – Может, книжку ты и украла, да читать не умеешь!

      Ее осенило. Выход есть.

      Вдох-выдох, вдох-выдох – и она принялась читать, но не по книге, что лежала перед ней. А кусок из «Наставления могильщику». Глава третья: «В случае снега». Лизель выучила ее с Папиного голоса.

      – «В случае снега, – выводила она, – надо позаботиться, чтобы лопата была крепкой. Копать нужно глубоко, лениться нельзя. Нельзя халтурить». – Лизель втянула новый ком воздуха. – «Разумеется, легче было бы подождать, пока не потеплеет, и тогда…»

      На этом и кончилось.

      Книгу вырвали у нее из рук, и было сказано:

      – Лизель – коридор!

      Получая несильную взбучку, Лизель между взмахами секущей монашеской руки слышала, как в классе все смеются. И видела их. Всех этих смятых детей. Скалятся и смеются. Залитые солнцем. Смеялись все, кроме Руди.

      На перемене ее дразнили. Мальчик по имени Людвиг Шмайкль подошел с книгой в руках.

      – Эй, Лизель, – сказал он. – У меня тут одно слово не выходит. Можешь прочесть? – И он рассмеялся – самодовольным смехом десятилетнего. – Dummkopf – тупица!

      Потянулись цепочкой облака, большие и неуклюжие, а другие дети окликали ее, наблюдая, как она заводится.

      – Не слушай их, – посоветовал Руди.

      – Тебе легко говорить. Это не ты тупица.

      Под конец перемены счет подначек достиг девятнадцати. На двадцатой Лизель взорвалась. Это был Шмайкль, вернувшийся за добавкой.

      – Ну чего ты, Лизель! – Он сунул книгу ей под нос. – Помоги, а?

      И Лизель помогла – да еще как.

      Она встала и взяла у него книгу, и – пока он улыбался через плечо другим мальчишкам – швырнула книгу на пол и пнула его изо всех сил куда-то в промежность.

      Да, как вы можете представить, Людвиг Шмайкль, конечно, сложился пополам и, складываясь, еще получил в ухо. А когда упал, на него сели. И когда на него сели, он был отшлепан, оцарапан и изничтожен девочкой, совершенно ослепленной гневом. Кожа у него была такая теплая и мягкая. А ее кулаки и ногти, при том что малы, были так угрожающе тверды.

      – Ты, свинух! – Ее голос тоже обдирал. – Ты засранец. А ну скажи по буквам «засранец»!

      О, какие облака толклись и глупо собирались в небе.

      Огромные жирные облака.

      Темные и пухлые.

      Сталкивались. Извинялись. Текли, пристраивались друг подле друга.

      Дети сбежались, мигом, как… ну, как дети, привлеченные дракой. Солянка из рук и ног, из воплей и выкриков, все гуще окружала схватку. Все смотрели, как Лизель Мемингер задает Людвигу Шмайклю небывалую трепку.

      – Езус, Мария и Йозеф, – взвизгнув, выкрикнула какая-то девочка, – она его убьет!

      Лизель