Книжный вор. Маркус Зусак

в сердце,но он велел себе не расчесывать.Он боялся того, что может оттуда вытечь.

      Сворачивая из улицы в улицу, они вышли на Химмель-штрассе, и Алекс сказал:

      – Сын, нельзя расхаживать по улицам, выкрасившись черным, слышишь?

      Руди заинтересовался – и растерялся. Луну уже отпороли, и она свободно могла идти и вверх, и вниз, и капать мальчику на лицо, которое стало застенчивым и хмурым, как и его мысли.

      – Почему нельзя, папа?

      – Потому что тебя заберут.

      – Зачем?

      – Затем что не надо хотеть стать черными, или евреями, или кем-то, кто… не наш.

      – А кто это – евреи?

      – Знаешь моего старейшего заказчика, герра Кауфмана? У которого мы тебе покупали ботинки?

      – Да.

      – Вот он еврей.

      – Я не знал. А чтобы быть евреем, надо платить? Нужно разрешение?

      – Нет, Руди. – Одной рукой герр Штайнер вел велосипед, другой – Руди. Вести еще и разговор он затруднялся. Он еще не ослабил пальцев на ухе сына. Он позабыл, что держит его за ухо. – Это как быть немцем или католиком.

      – О. А Джесси Оуэнз – католик?

      – Не знаю! – Тут он споткнулся о педаль велосипеда и выпустил ухо.

      Немного они прошли молча, потом Руди сказал:

      – Просто я хочу быть как Джесси Оуэнз, пап!

      На сей раз герр Штайнер положил сыну ладонь на макушку и объяснил:

      – Я знаю, сын, но у тебя прекрасные светлые волосы и большие надежно голубые глаза. Ты должен быть счастлив, что оно так, понятно?

      Но ничего не было понятно.

      Руди ничего не понял, а тот вечер стал прелюдией к тому, чему суждено было случиться. Через два с половиной года от обувного магазина Кауфмана останется только битое стекло, а все туфли прямо в коробках полетят в кузов грузовика.

      ОБРАТНАЯ СТОРОНА НАЖДАЧКИ

      У людей, наверное, бывают определяющие моменты – особенно в детстве. Для одних – происшествие с Джесси Оуэнзом. Для других – истерика с мокрой постелью:

      Стоял конец мая 1939‑го, и вечер был как большинство других вечеров. Мама потрясала утюжным кулаком. Папы не было дома. Лизель вытирала входную дверь и смотрела на небо над Химмель-штрассе.

      В тот день прошел парад.

      По Мюнхен-штрассе промаршировали коричневорубашечные активисты НСДАП (иначе известной как фашистская партия) – они гордо несли знамена и лица, воздетые высоко, будто на палках. Их голоса полнились песней, и пиком был слаженный рев «Deutschland über Alles». «Германия превыше всего».

      Как всегда, им хлопали.

      Пришпоренные, они шагали неведомо куда.

      Люди стояли на улицах и глазели, иные – с жесткоруким салютом, другие – с ладонями, горящими от рукоплесканий. Кто-то держал лицо, искаженное гордостью и причастностью, как фрау Диллер, а где-то были вкрапления третьих лишних вроде Алекса Штайнера, который стоял, словно деревянная колода в форме человека, хлопая исполнительно и медленно. И прекрасно. Послушание.

      Лизель стояла на тротуаре вместе с Папой и Руди. У Ганса Хубермана было лицо с опущенными шторами.

*** НЕКОТОРЫЕ ПОДСЧЕТЫ ***С 1933 года 90 % немцев выказывали