Книжный вор. Маркус Зусак

стороной где-то в пару сантиметров и втиснул туда заглавную «А». В другом углу он поместил «а» строчную. Пока все отлично.

      – А, – сказала Лизель.

      – Что есть на «а»?

      Она улыбнулась:

      – Apfel.

      Папа записал слово большими буквами и нарисовал под ним кривобокое яблоко. Он был маляр, не художник. Закончив с яблоком, он поднял глаза и сказал.

      – Теперь Б!

      Они двигались по алфавиту, и глаза у Лизель распахивались все шире. В школе, в подготовительном классе, она занималась тем же, но теперь все было лучше. Лизель – единственная ученица, и вовсе не великанша. И здорово смотреть на Папину руку, которой он пишет слова и медленно чертит простенькие рисунки.

      – Ну, давай, Лизель, – сказал Папа, когда у девочки дальше пошли трудности. – Слово на букву С. Это просто. Ты меня разочаровываешь.

      Она не могла придумать.

      – Ну же! – Папин шепот дразнил ее. – Подумай о Маме!

      И тут слово шлепнуло ее по лицу, как оплеуха. Невольная усмешка.

      – СВИНЮХА! – выкрикнула Лизель, Папа расхохотался и тут же стих.

      – Ш-ш, давай потише! – Но он все равно похохотал, записал слово и дополнил очередным рисунком.

*** ТИПИЧНАЯ ИЛЛЮСТРАЦИЯ ***ГАНСА ХУБЕРМАНА

      – Папа, – зашептала Лизель. – У меня нет глаз!

      Ганс потрепал девочку по волосам. Она попалась на его удочку.

      – С такой улыбкой, – сказал он, – тебе глаза и не нужны. – Обнял ее, потом снова посмотрел на картинку – и лицо у него было из теплого серебра. – Теперь Т.

      Когда алфавит прошли и изучили с десяток раз, Папа потянулся и сказал.

      – Хватит на сегодня?

      – Еще несколько слов?

      Но Папа был тверд:

      – Хватит. Когда проснешься, я поиграю тебе на аккордеоне.

      – Спасибо, Папа.

      – Спокойно ночи. – Тихий односложный смешок. – Спокойной ночи, свинюшка.

      – Спокойной ночи, Папа.

      Папа встал, выключил свет, вернулся и сел на стул. В темноте Лизель не закрывала глаз. Она разглядывала слова.

      ЗАПАХ ДРУЖБЫ

      Уроки продолжались.

      В следующие несколько недель начала лета полуночные занятия шли после каждого страшного пробуждения. Простыни намокали еще дважды, но Ганс Хуберман лишь повторял свои решительные прачечные маневры и садился за работу: читать, рисовать, произносить. Тихие слова громко звучали в предутренний час.

      Однажды в четверг, в самом начале четвертого пополудни Мама велела Лизель собираться – помочь разнести стирку. У Папы же были другие мысли.

      Он вошел на кухню и сказал:

      – Прости, Мама, сегодня она с тобой не пойдет.

      Мама не потрудилась даже поднять глаза от узла с бельем.

      – Кто тебя спрашивает, засранец? Пошли, Лизель.

      – Она читает, – сказал Папа. Он вручил Лизель преданную улыбку и подмигнул. – Со мной. Я ее учу. Мы пойдем к Амперу – вверх по течению, где я учился играть на аккордеоне.

      Тут