Книжный вор. Маркус Зусак

к реке Ампер, которая огибала город. Она катилась мимо, устремляясь к Дахау, концентрационному лагерю.

      На реке был дощатый мост.

      Не доходя моста метров тридцать, Лизель с Папой сели в траву – писали слова и вслух читали их, а когда начало темнеть, Ганс вынул аккордеон. Лизель смотрела на него и слушала, и все-таки не сразу заметила растерянность, написанную на его лице в тот вечер, пока он играл.

*** ПАПИНО ЛИЦО ***Оно блуждало и размышляло,но не выдавало никакого ответа.Пока нет.

      В нем была какая-то перемена. Легкий сдвиг.

      Лизель замечала, но не осознавала этого до той поры, пока не сошлись все концы. Она не видела, что, играя, Папа что-то выискивает, потому что понятия не имела, что аккордеон Ганса Хубермана – это история. В скором будущем история эта прибудет на Химмель-штрассе, 33, в глухой предутренний час, со взъерошенными плечами и в дрожащей куртке. Она принесет чемоданчик, книгу и два вопроса. История. История после истории. История внутри истории.

      А в тот момент, насколько Лизель было ведомо, история шла только одна, и ей она весьма нравилась.

      Лизель, растянувшись, устроилась в широких объятьях травы.

      Закрыла глаза, и слух ее ловил ноты.

      Были, конечно, и трудности. Несколько раз Папа чуть ли не орал на нее.

      – Ну же, Лизель, – говорил он. – Ты знаешь это слово, ты же знаешь! – Именно когда дело, казалось, текло как по маслу, где-нибудь вдруг появлялся затор.

      Если была хорошая погода, после обеда они шли на Ампер. В плохую – в подвал. В основном из-за Мамы. Поначалу они пробовали читать на кухне, но там было никак нельзя.

      – Роза, – однажды заговорил с женой Ганс. Его слова спокойно вклинились в одну из Розиных тирад. – Ты можешь сделать мне одолжение?

      Роза посмотрела на него от плиты:

      – Что?

      – Я тебя прошу. Я тебя умоляю, пожалуйста, закрой рот хотя бы на пять минут?

      Можете представить себе, что тут было.

      В итоге Папа и Лизель оказались в подвале.

      Освещения там не было, так что они брали керосиновую лампу, и постепенно, между школой и домом, от реки до подвала, от ясных дней до хмурых Лизель училась читать и писать.

      – Скоро, – говорил ей Папа, – ты сможешь читать эту ужасную могильную книгу с закрытыми глазами.

      – И меня переведут из карликового класса.

      Она произнесла эти слова, как мрачная хозяйка.

      На одном из подвальных занятий Папа решил обойтись без наждачной бумаги (она быстро заканчивалась) и вынул малярную кисть. В доме Хуберманов не было никакой роскоши, но там скопился немалый излишек краски, и она более чем пригодилась для обучения Лизель. Папа говорил слово, а Лизель должна была произнести его по буквам, а потом написать на стене, если правильно схватила. Через месяц стену перекрасили. Свежая цементная страница.

      Иными вечерами после занятий в подвале Лизель, скрючившись, сидела в ванне и слышала неизменные речи с кухни.

      – От тебя воняет, – говорила Роза Гансу. – Табаком и керосином.

      Сидя в воде, Лизель представляла этот запах, начертанный на Папиной