Шалопаи. Семён Данилюк

к нему всем корпусом.

      – Кого угодно прощу! – отчеканил он. – Но сначала повешу за яйца.

      Он зажмурился от сладкого предвкушения.

      Земский, изумлённый вспышкой ярости в прохладном этом человеке, приобнял его за плечо:

      – Дима! Насчёт отца?..

      Девятьяров заметил, что к разговору прислушиваются остальные. На лице его восстановилось прежнее, бесстрастное выражение.

      – Для меня мама и за отца, и за мать была, – уклонился он от ответа.

      Поднялся, подняв и других.

      Все, кроме Робика и Даньки, потянулись к выходу.

      Земский подманил пухлоколенную официанточку. Пошептал.

      – До семи… – ответила та. – Лучше как обычно.

      Анатолий Фёдорович перехватил Данькин взгляд исподлобья. Смутился.

      – Насчёт этого… – он мотнул шеей вслед официантке. – Тёте Тамарочке ни звука.

      Вышел за остальными.

      – Знаменитый по городу шкода, – глумливо бросил Баула. – За шестьдесят мужику. До таких лет дожить, и то за подарок. А этот с живинкой! Вот так бы по жизни просвистеть, и – копыта откинуть не жалко.

      Оживление сошло с его физиономии: в чайную возвратился Девятьяров. Робик быстро склонился к Даньке.

      – Вернулся, инквизитор. Сейчас душу тянуть начнёт. Ты только не уходи. Дождись. Потрендим ещё, шкоду какую-нибудь подпустим.

      Клыш кивнул безразлично, – торопиться ему было некуда.

Братовья

      – Вот втолковываю молодому, что мужик, он по натуре охотник, – развязно поделился Робик с подошедшим Девятьяровым. – Отловил бабу, сперму сбросил, обновился. И опять нырк в семью. А иначе – застой и отстой. Знаешь: старый друг лучше новых двух? Так вот, с бабами наоборот. У тебя, Диман, у самого как с женой? А то есть тёлка на примете.

      Девятьяров без слова крепкой когтистой рукой прихватил Робика. Оттащил за соседний, пустой столик. Подсел напротив.

      – Да я вообще не при делах! – с ходу сообщил Баулин. – В бане встретились. Махнули за день рождения… Дни рождения-то ваша партия ещё не отменила?

      – Язык свой поганый придержи! – Девятьяров повёл шеей, убеждаясь, что их не слушают. Клыш и впрямь поначалу не прислушивался, но – всё слышал. – Вечно у тебя – не виноват.

      – Ну тут-то в чём?!

      – В том, что обстановку не просекаешь! Сегодня тебе опять повезло. Думаешь, стал бы влезать из-за чужих, когда все под топором ходим? В последнюю минуту Земский поименно перечислил. Вот и пришлось из-за тебя, шкодника, шкурой рискнуть. Сколько ещё придётся, как думаешь?

      – Да будет, Димон!.. Шкурой! Никто и не просил… Мне вообще эти ваши алкогольные игрища – по фигу метель! В трезвенников все вдруг перекрасились. Завтра религию восстановят, кинетесь толпой к мощам прикладываться. А я как был, так и есть кот, что сам по себе. Ну кинули бы, штрафанули. Что со мной ещё сделаешь?

      – С тобой-то, может, ничего. Говно, известно, не тонет. А – отец?! – напомнил Девятьяров.

      Заглянул в наглые пьяные глаза, остервенел.

      – Слушай, ты, – глист единокровный!