Прядущая. И не прервется род. Наталья Способина

что не смогу. Отвернувшись к палисаднику, я принялась разглядывать мокрую альпийскую горку, только чтобы не видеть его глаз. Он не имеет права так смотреть. Я не его.

      – Я пойду, – раздался за моей спиной голос Альгидраса.

      – Я тебя завтра за воротами встречу, чтобы с отцом разминуться, – отозвался Миролюб.

      Альгидрас сбежал по ступеням, кутаясь в плащ, и через мгновение скрылся на одной из многочисленных тропок. Даже не попрощался. Крыльцо скрипнуло за моей спиной, и я почувствовала, как плеча коснулась рука Миролюба.

      – Не кручинься, ясно солнышко.

      Я горько усмехнулась. Вот и всплыл вопрос о свадьбе. Только мне уже больше не было страшно – было больно настолько, что хотелось сесть на мокрые ступеньки и разреветься.

      – Как Злата? Мне ничего о ней не говорят, – вместо этого спросила я, не оборачиваясь.

      – Лучше ей. Кашель на убыль пошел.

      – Добронега не пускает к ней.

      На этот раз я обернулась, чтобы увидеть его лицо. Миролюб озадаченно нахмурился, на его лбу пролегла складка.

      – Да? Может, поверья какие женские, – пожал он плечами. – Хочешь, у сестры спрошу?

      Я помотала головой. Не стоило упорствовать, раз Добронега не хочет. Вдруг и правда какие поверья, а я влезу. Они над будущим ребенком трясутся как над чудом. Впрочем, это и есть чудо.

      – У тебя много сестер? – спросила я.

      – Пять.

      – Ты их любишь?

      Если Миролюба и озадачил мой вопрос, то он не подал вида:

      – А как иначе?

      – А есть та, которую больше других?

      На этот раз он улыбнулся непривычно тепло, и его лицо разом просветлело:

      – Есть, и ты ее знаешь. Я ревел два дня, когда мальцом узнал, что Златка в Свирь уедет, как вырастет. Это потом уж смирился, а по первости… Она моя любимица. Только никому не говори.

      – Даже ей?

      – Особенно ей! А то браниться будет. Она с детства говорила, что нужно всех равно любить.

      Я невольно улыбнулась, понимая, что не ошиблась. Миролюб вправду нежно любит Злату. Оттого и печется о судьбе Свири. «Интересно, не предложат ли сейчас Злате остаться в отцовском доме до самых родов? Вдруг вся эта поездка была затеяна для того, чтобы убрать ее подальше от заставы? А заодно и посадить Радима на короткий поводок», – вдруг подумалось мне.

      Следующее утро сложно было назвать добрым. Добронега, возвращения которой я так и не дождалась накануне, сегодня ощутимо нервничала, и ее нервозность передавалась мне. Можно было бы напрямую спросить, что происходит, но я отчаянно трусила, изо всех сил цепляясь за иллюзию, что мне все это только кажется. Иначе пришлось бы признать: мать Радима теперь смотрела на меня как на человека, который может представлять опасность. Причем началось это уже здесь, в Каменице.

      После завтрака, когда Добронега засобиралась уходить, а мне пришло в голову, что раньше она ни за что не оставила бы Всемилу одну в чужом доме без веской причины, я наконец решилась.

      – Как Злата? –