Тихий Дон. Книга 1. Михаил Шолохов

и семейство ихнее шибко работящее. Прокофьич-то – кинь по округе – всему свету звестный человек и благодетель… По доброму слову, аль мы детям своим супротивники и лиходеи?

      Тек Пантелею Прокофьевичу в уши патокой свашенькин журчливый голосок. Слушал старик Мелехов и думал, восхищаясь: «Эк чешет, дьявол, языкастая! Скажи, как чулок вяжет. Петлюет – успевай разуметь, что и к чему. Иная баба забьет и казака разными словами… Ишь ты, моль в юбке!» – любовался он свахой, пластавшейся в похвалах невесте и невестиной родне, начиная с пятого колена.

      – Чего и гутарить, зла мы дитю своему не желаем.

      – Про то речь, что выдавать, кубыть, и рано, – миротворил хозяин, лоснясь улыбкой.

      – Не рано! Истинный бог, не рано! – уговаривал его Пантелей Прокофьевич.

      – Придется, рано ль, поздно ль, расставаться… – всхлипнула хозяйка полупритворно, полуискренне.

      – Кличь дочерю, Мирон Григорьевич, поглядим.

      – Наталья!

      В дверях несмело стала невеста, смуглыми пальцами суетливо перебирая оборку фартука.

      – Пройди, пройди! Ишь засовестилась, – подбодрила мать и улыбнулась сквозь слезную муть.

      Григорий, сидевший возле тяжелого – в голубых слинялых цветах – сундука, глянул на нее.

      Под черной стоячей пылью коклюшкового[93] шарфа смелые серые глаза. На упругой щеке дрожала от смущения и сдержанной улыбки неглубокая розовеющая ямка. Григорий перевел взгляд на руки: большие, раздавленные работой. Под зеленой кофточкой, охватившей плотный сбитень тела, наивно и жалко высовывались, поднимаясь вверх и врозь, небольшие девичье-каменные груди, пуговками торчали остренькие соски.

      Григорьевы глаза в минуту обежали всю ее – с головы до высоких красивых ног. Осмотрел, как барышник оглядывает матку-кобылицу перед покупкой, подумал: «Хороша» – и встретился с ее глазами, направленными на него в упор. Бесхитростный, чуть смущенный, правдивый взгляд словно говорил: «Вот я вся, какая есть. Как хочешь, так и суди меня». – «Славная», – ответил Григорий глазами и улыбкой.

      – Ну ступай. – Хозяин махнул рукой.

      Наталья, прикрывая за собой дверь, глянула на Григория, не скрывая улыбки и любопытства.

      – Вот что, Пантелей Прокофьевич, – начал хозяин, переглянувшись с женой, – посоветуйте вы, и мы посоветуем промеж себя, семейно. А потом уж и порешим дело, будем мы сватами аль не будем.

      Сходя с крыльца, Пантелей Прокофьевич сулил:

      – К пребудущему воскресенью набегем.

      Хозяин, провожавший их до ворот, умышленно промолчал, как будто ничего и не слышал.

      XVI

      Только после того, как узнал от Томилина про Аксинью, понял Степан, вынашивая в душе тоску и ненависть, что, несмотря на плохую жизнь с ней, на ту давнишнюю обиду, любил он ее тяжкой, ненавидящей любовью.

      По ночам лежал в повозке, укрывшись шинелью, заломив над головою руки, думал о том, как вернется домой, как встретит его жена, и чувствовал, словно вместо сердца копошится в груди ядовитый

93

К о к л ю́ ш к о в ы й – связанный на коклюшках, длинных палочках-катушках с намотанными нитками.