Тихий Дон. Книга 1. Михаил Шолохов

брезентовой крыше будки сеянный на сито дождь. Петро, бросив вожжи, курил. Перебирал в уме все те обидные слова, которые он при новой стычке скажет Степану. Его подмывала злоба. Хотелось хлестко выругать этого подлеца Степана, осмеять.

      – Посторонись. Дай в будку пролезть. – Степан легонько толкнул Петра, вскочил на подножку.

      Тут-то неожиданно дернулась бричка и стала. Оскользаясь по грязи, затопотали лошади, из-под подков брызнули искры. Громыхнул натянутый барок.

      – Трррр!.. – крикнул Петро, прыгая с брички.

      – Что там такое? – всполошился Степан.

      Подскакал Христоня.

      – Обломались, черти?

      – Засвети огонь.

      – Серники у кого?

      – Степан, кинь серники!

      Впереди, всхрапывая, билась лошадь. Кто-то чиркнул спичкой. Оранжевое колечко света – и опять темь. Дрожащими руками Петро щупал спину упавшей лошади. Дернул под уздцы.

      – Но!..

      Лошадь, вздохнув, повалилась на бок, хряпнуло дышло. Подбежавший Степан зажег щепоть спичек. Конь его лежал, вскидывая голову. Передняя нога по колено торчала в заваленной сурчине.

      Христоня, суетясь, отцепил постромки.

      – Ногу ему выручай!

      – Отпрягай Петрова коня, ну, живо!

      – Стой, про-кля-тый! Трррр!..

      – Он брыкается, дьявол. Сторонись!

      С трудом подняли Степанова коня на ноги. Измазанный Петро держал его под уздцы, Христоня ползал в грязи на коленях, ощупывая безжизненную поднятую ногу.

      – Должно, переломил… – пробасил он.

      Федот Бодовсков шлепнул по дрожащей лошадиной спине ладонью.

      – А ну, проведи. Может, пойдет?

      Петро потянул на себя поводья. Конь прыгнул, не наступая на левую переднюю, и заржал. Томилин, надевая шинель в рукава, горестно топтался около.

      – Врюхались!.. Сгубили коня, эх!..

      Молчавший все время Степан словно этого и ждал: отпихнув Христоню, кинулся на Петра. Целил в голову, но промахнулся – в плечо попал. Сцепились. Упали в грязь. Треснула на ком-то рубаха. Степан подмял Петра и, придавив коленом голову, гвоздил кулачьями. Христоня растянул их, матерясь.

      – За что? – выхаркивая кровь, кричал Петро.

      – Правь, гадюка! Бездорожно не езди!..

      Петро рванулся из Христониных рук.

      – Но-но-но! Балуй у меня! – гудел тот, одной рукой прижимая его к бричке.

      В пару к Петрову коню припрягли низкорослого, но тягущо́го конишку Федота Бодовскова.

      – Садись на моего! – приказал Степану Христоня.

      Сам полез в будку к Петру.

      Уже в полночь приехали на хутор Гниловской. Стали у крайнего куренька. Христоня пошел проситься на ночевку. Не обращая внимания на кобеля, хватавшего его за полы шинели, он проплюхал к окну, открыл ставень, поскреб ногтем о стекло.

      – Хозяин!

      Шорох дождя и заливистый собачий брех.

      – Хозяин! Эй, добрые люди! Пустите, ради Христа, заночевать. А? Служивые, из лагерей. Сколько? Пятеро нас. Ага, ну, спаси Христос. Заезжай! – крикнул он, поворачиваясь