Тихий Дон. Книга 1. Михаил Шолохов

на пригорках желтел и сворачивался в трубку подгорающий лист, пересыхал отживший свое стебель.

      Урожай, хвалились люди, добрый. Колос ядреный, зерно тяжеловесное, пухлое.

      Пантелей Прокофьевич, посоветовавшись с Ильиничной, порешил – если сосватают у Коршуновых, отложить свадьбу до крайнего Спаса.

      За ответом еще не ездили: тут покос подошел, а тут праздника ждали.

      Косить выехали в пятницу. В косилке шла тройка лошадей. Пантелей Прокофьевич подтесывал на арбе люшню[97], готовил хода к возке хлеба. На покос выехали Петро и Григорий.

      Григорий шел, придерживаясь за переднее стульце, на котором сидел брат; хмурился. От нижней челюсти, наискось к скулам, дрожа, перекатывались желваки. Петро знал: это верный признак того, что Григорий кипит и готов на любой безрассудный поступок, но, посмеиваясь в пшеничные свои усы, продолжал дразнить брата:

      – Ей-бо, рассказывала!

      – Ну и пущай, – урчал Григорий, прикусывая волосок усины.

      – «Иду, гутарит, с огорода, слышу: в мелеховских подсолнухах, кубыть, людские голоса».

      – Петро, брось!

      – Да-а-а… голоса. «Я это, дескать, заглянула через плетень…»

      Григорий часто заморгал глазами.

      – Перестанешь? Нет?

      – Вот чудак, дай досказать-то!

      – Гляди, Петро, подеремся, – пригрозил Григорий, отставая.

      Петро пошевелил бровями и пересел спиной к лошадям, лицом к Григорию, шагавшему позади.

      – «Заглянула, мол, через плетень, а они, любушки, лежат в обнимку». – «Кто?» – спрашиваю, а она: «Да Аксютка Астахова с твоим братом». Я говорю…

      Григорий ухватил за держак короткие вилы, лежавшие в задке косилки, кинулся к Петру. Тот, бросив вожжи, прыгнул с сиденья, вильнул к лошадям наперед.

      – Тю, проклятый!.. Сбесился!.. Тю! Тю! Глянь на него…

      Оскалив по-волчьи зубы, Григорий метнул вилы. Петро упал на руки, и вилы, пролетев над ним, на вершок вошли в кремнисто-сухую землю, задрожали, вызванивая.

      Потемневший Петро держал под уздцы взволнованных криком лошадей, ругался:

      – Убить бы мог, сволочь!

      – И убил бы!

      – Дурак ты! Черт бешеный! Вот в батину породу выродился, истованный черкесюка!

      Григорий выдернул вилы, пошел следом за тронувшейся косилкой.

      Петро поманил его пальцем.

      – Поди ко мне. Дай-ка вилы.

      Передал в левую руку вожжи и взял вилы за выбеленный зубец.

      Дернул ничего не ожидавшего Григория держаком вдоль спины.

      – С потягом бы надо! – пожалел, оглядывая отпрыгнувшего в сторону Григория.

      Через минуту, закуривая, глянули друг другу в глаза и захохотали.

      Христонина жена, ехавшая с возом по другой дороге, видела, как Гришка запустил вилами в брата. Она привстала на возу, но не могла разглядеть, что происходило у Мелеховых, – заслоняли косилка и лошади. Не успела въехать в проулок, крикнула соседке:

      – Климовна! Надбеги, скажи Пантелею-турку, что ихние ребята возля Татаровского кургана вилами попоролись. Задрались, а Гришка – ить он

97

Л ю ш н я́ – дугообразный упор на возу, запряженном волами.