Тихий Дон. Книга 1. Михаил Шолохов

кладет на ребро аршинную босую ступню, ожидает, пока Степан начнет вновь. Тот, закрыв глаза – потное лицо в тени, – ласково ведет песню, то снижая голос до шепота, то вскидывая до металлического звона:

      Ты позволь, позволь, бабенка,

      Коня в речке напоить…

      И снова колокольно-набатным гудом давит Христоня голоса. Вливаются в песню голоса и с соседних бричек. Поцокивают колеса на железных ходах, чихают от пыли кони, тягучая и сильная, полой водой течет над дорогой песня. От высыхающей степной музги[69], из горелой коричневой куги[70] взлетывает белокрылый чибис. Он с криком летит в лощину; поворачивая голову, смотрит изумрудным глазком на цепь повозок, обтянутых белым, на лошадей, кудрявящих смачную пыль копытами, на шагающих по обочине дороги людей в белых, просмоленных пылью рубахах. Чибис падает в лощине, черной грудью ударяет в подсыхающую, примятую зверем траву – и не видит, что творится на дороге. А по дороге так же громыхают брички, так же нехотя переступают запотевшие под седлами кони; лишь казаки в серых рубахах быстро перебегают от своих бричек к передней, грудятся вокруг нее, стонут в хохоте.

      Степан во весь рост стоит на бричке, одной рукой держится за брезентовый верх будки, другой коротко взмахивает, сыплет мельчайшей подмывающей скороговоркой:

      Не садися возле меня,

      Не садися возле меня,

      Люди скажут – любишь меня,

      Любишь меня,

      Ходишь ко мне,

      Любишь меня,

      Ходишь ко мне,

      А я роду не простого…

      Десятки грубых голосов хватают на лету, ухают, стелют на придорожную пыль:

      А я роду не простого…

      Не простого —

      Воровского,

      Воровского —

      Не простого,

      Люблю сына князевского…

      Федот Бодовсков свищет; приседая, рвутся из постромок кони; Петро, высовываясь из будки, смеется и машет фуражкой; Степан, сверкая ослепительной усмешкой, озорно поводит плечами; а по дороге бугром движется пыль; Христоня, в распоясанной длиннющей рубахе, патлатый, мокрый от пота, ходит вприсядку, кружится маховым колесом, хмурясь и стоная, делает казачка, и на сером шелковье пыли остаются чудовищные разлапистые следы босых его ног.

      VI

      Возле лобастого, с желтой песчаной лысиной кургана остановились ночевать.

      С запада шла туча. С черного ее крыла сочился дождь. Поили коней в пруду. Над плотиной горбатились под ветром унылые вербы. В воде, покрытой застойной зеленью и чешуей убогих волн, отражаясь, коверкалась молния. Ветер скупо кропил дождевыми каплями, будто милостыню сыпал на черные ладони земли.

      Стреноженных лошадей пустили на попас, назначив в караул трех человек. Остальные разводили огни, вешали котлы на дышла бричек.

      Христоня кашеварил. Помешивая ложкой в котле, рассказывал сидевшим вокруг казакам:

      – …Курган, стал быть, высокий, навроде этого. Я и говорю покойничку бате: «А что, атаман[71] не забастует нас за то, что без всякого, стал быть, дозволенья зачнем курган потрошить?»

      – Об чем он тут брешет? – спросил вернувшийся

69

М у з г а́ – небольшое озерко, болотце.

70

К у г а́ – губчатый безлистный тростник.

71

А т а м а́ н – у казаков в царской России так назывался выборной начальник всех степеней. Во главе Донского войска стоял войсковой атаман, во главе станиц – станичные атаманы, при выступлении казацкого отряда в поход выбирался особый, походный атаман. В широком смысле это слово значило – старшина. С окончательной утратой самостоятельности донского казачества звание атамана всех казачьих войск было присвоено наследнику царя, фактически казачьими войсками управляли наказные (то есть назначенные) атаманы. (Примеч. автора.)