Хождение за два-три моря. Светослав Пелишенко

уже в конце июня заведующий кафедрой вызвал меня в кабинет, долго молчал. В его глазах стыла уже не грусть – мировая скорбь. Я почувствовал, что краснею. Профессор отвел взгляд и попросил:

      – Расскажите… ну, вы знаете о чем. Мне – можно.

      Единственным, кто не считал, что нам – и заодно им – повезло, были родственники.

      – От таких предложений не отказываются! – убеждал я дома.

      – Подобная возможность предоставляется раз в жизни! – патетически вторил Сергей, втягивая в себя воздух.

      Ему приходилось трудно: нужно было уговорить жену, отца, мать, сына Сашу.

      Тещу…

      Родственники сопротивлялись как могли. Суть семейных тревог выразил пятилетний Сашка, сказав просто и серьезно:

      – Утонете, папа.

      Взрослые менее откровенны. Когда иссякали доводы о необходимости лечить зуб и белить кухню, они в отчаянии спрашивали:

      – Ну почему он пригласил именно вас?!

      Это был единственный вопрос, на который ни Сергей, ни я не могли ответить. Хорошо зная друг друга, в глубине души мы оба были уверены: в данном случае большую глупость делает не тот, кто опрометчиво согласился, а тот, кто опрометчиво предложил…

      Сегодня я думаю по-другому. В нелепом способе подбора экипажа, который применил Данилыч, мне видится высшая мудрость. Вы зовете «сходить в Астрахань» всех подряд. Наконец кто-то соглашается. Тем самым выявлена натура с запасом авантюризма, достаточным для участия в подобном мероприятии.

IV

      Лето вошло в полную силу. Акация зацвела и отцвела. Студенты схлынули; в пустых коридорах университета пахло почему-то цирком: опилками. Город раскалился, асфальт расплавился, ежегодный миллион отдыхающих прибыл и разместился. Сергей оформил – на этот незначительный факт следует обратить особое внимание! – и свой, и мой отпуск с шестого, как он сказал, июля.

      Любое долгожданное событие обладает следующей особенностью: чем ближе подступает, тем нереальней кажется. Вечер перед отходом. Рюкзак собран; даже батарейку для фонарика в конечном счете добыть все-таки удалось. Паспорт, бумажник… как будто все. За вечерним чаем, убедившись в необратимости происходящего, домашние нехорошо молчат. Они-то поверили, зато я разуверился. Именно сейчас, когда суматоха сборов позади. К завтрашнему отплытию я равнодушен по той причине, что этого не может быть. И немного грустно: немного жаль, что закончен период подготовки, суетливый праздник предвкушения…

      Утро. Сбегать из дому нужно именно утром. Знакомые вещи спят, и часы, бьющие в столовой пять ударов, бьют их сонно. Еще раз: паспорт, бумажник… как будто все. Накинув лямку рюкзака, я напоследок оглядел свою комнату.

      Я ошибся: вещи не спали. Прямо на меня, в упор, укоризненно смотрел письменный стол. На столе стопкой, с вымученной добропорядочностью, были сложены книги и папки. Одна из книг лежала чуть в стороне, красноречиво распахнутая на середине научного предисловия. В одной из папок прятались выкладки, так и не доведенные