Шепоток в избушках. Ульяненко Елена

Надо сказать, что была она голосистая, песни ее послушать со всей деревни сходились. Колокольцами лилась-стелилась песня ее. И вот она поет, поет, потом тишина – заснула видать. Потом среди ночи сон прервется – слышим опять запела – значит, живая еще. Но как указано было, никто в сарайку не входил.

      А на треть ночь к ее песни голос мужской подключился, скрипучий такой, как наждаком по ржавому полозью, аж мурашки по коже у всех, а дале тишина.

      По утру выходит Тоська на свои ногах, в волосах пряди седые, а ещё петь она больше никогда не смогла. Поменяла, знать, голос на ноги.

      Ты, милок, скажешь, что все хорошо закончилось, да только не так все. Анчутка, черт и есть, и хитёр, как оный, его не проведешь и свое всегда возьмёт. Тоська дуреха, просила, чтобы сыны ее смерти ее молодухой не узрели, да внуков хотела увидеть. Так все и случилось. Женились, дитев успели нарожать. Да только пришла война окаянная, и все трое на ней и сгинули. Один за одним. Каждый год в сентябре по похоронке получала. Сначала на мужа, потом на сынов. И все в один день, как раз в тот самый день, когда она на ноги поднялась.

      Так что почитай с нечистью всякой делов иметь не стоит, на то и нечисть она. Завсегда свою сторону клонит, даже когда ты ей в обмен что-то доброе даёшь.

      А ещё с тех пор в ночи по лесу песни раздаются, как раз Тоськиным голосом. В это время в лес лучше не ходить – нечисть лесная в болото затянет. Когда песня льется – даже волки молчат и собаки уши поджимают. Вот таких делов наделала, всю жизнь себя корила да грехи отмаливала, да только не вернуть сделанного.

      Это я к чему все, ты на ус мотай, чуток позже тебе пригодится, если костлявая про меня ещё на годок забудет.

      Ночь четвертая

      Когда война пришла, совсем тяжко стало – всяка мужикова работа на бабьи плечи легла. Да и спросу с нас больше стало. Хлеб да гречу сеяли – все подчистую на фронт уходило, сами из обмолота да лебеды умудрялись печь. Лес выручал. Он как чуял, что беда пришла большая – щедрый был.

      Ну и мы к нему по-людски – лишнего не брали. Дрова берегли, пару домов топили да вповалку спали. Да и не спали почти. От работы падали, но вклад свой в победу сделали. Вечерами при лучине носки вязали, да песни пели; овечий сыр делали – сами не пробовали даже. Нынче-то внук припер этого сыру – воняет, как твой носок, а наши головки молоком да теплой хатой пахли – всё на фронте о доме вспомнят, когда куснут. Лен трясли да ткали, из него же портки да рубахи шили – все при деле были.

      Знаешь самое богатство какое было? Нет, не хлеб, хотя и этого вдоволь не было. Соль, милок. Вот её не было. В городе была, да купить не на что, мы же за палочки в тетради работали – денег отродясь не видали. Но и здесь выход находили. Софья, сестра моя, в районе учителкой работала, так она нам соль посылала. И вот возьмёшь в щепоть пару крупинок, на язык положишь и рассасываешь, аж лицо от удовольствия светится.

      Но не про это речь. В студеных хатах хозяева оставались – домовые по-вашему, так и о них не забывали, приносили, чем богаты, в пояс кланялись и извинялись. Ты не лыбься,