Шепоток в избушках. Ульяненко Елена

приумножили и по миру разнесли, так что считай, он бессмертен ныне.

      Ну не про это речь вести хотела. Что же ты не остановишь меня старую, я ж могу тебе без конца рассказывать – жизнь вон каку длинную прошла.

      В общем, две сестры у меня старших было: Софья да Дуняша. Одна за одной родились, и шустрые обе, и на язык острые, только совершенно непохожие друг на дружку. Дуняша чернявенькая, а Софья – рыжая, как пламя. И очень они обе до приключений охочи были. Все норовили в старые штольни залезть да сокровища несметные отыскать.

      А про штольни только шептались по углам, а самого входу никто никогда не видывал. Пришлые мы – на чистое место пришли, то ли не было тут до нас никого, то ли забросили – уж это нам не ведомо.

      Ну а теперь к делу. Мне восьмой годик шел, когда революция до нас докатилась. Мы то поначалу все обрадовались – вот оно, счастье всеобщее, а потом к нам люди форменные наведываться стали. Планы ставили по провизии, да отбирали подчистую.

      Нам, кстати, корову оставили. Семья у нас большая была, хоть и хаты у всех отдельные, но общим кругом и столовались вместе – дед так велел и перечить ему никто не смел – потому как в корнях и единстве сила.

      А тут один начальник поведался и покою не даёт – по какому, говорит, праву, буржуи и единоличники среди пролетариев живут. Потом дед ему шматок сала втихую сунул, да гуся самого жирного завернул – начальник с тем в район и уехал.

      Знаешь, милок, есть такие люди, которые с рождения с гнильцой. Такие готовые на любые поступки, лишь бы власть свою над человеком почуять, а как только нюхнут власти этой, то хочется больше и больше, и нет этой жажде утоления. И ведь что характерно, они же рождаются такими, будто их при родах головой вниз уронили и место, которое за совесть в ответе повредили ненароком.

      Отож у нас такая беда в Подгорном появилась. Васяткой кликали. Самому десяти лет ещё не было, а он только сплетни да пересуды собирал, да писульки карякал, благо научили грамоте какой-никакой.

      К сентябрю приезжает энтот начальник: сапоги хромовые скрипят, лошадь сытая лоснится, форма выглажена, на рукаве звезда красная. А у самого пузо перетянуть ремнем, что по бокам складки свисают. Так вот, он наган на батю наставил и корову нашу, Марту, из сарая гонит. Говорит, что нечего нам буржуям потокать, когда мы от партии рабочих и крестьян богатства прячем. Матушка крестится – побойся, мол, бога, какие такие богатства, коли одна корова на все село осталась. А он бумажку какую-то из кармана достает, перед лицом машет, обыск, говорит, у вас делать будем.

      А чего обыскивать? Вон хата, печка, да лавки. Тюки с соломой да горшки из глины. А тут отряд человек десять скачет, такие же холеные да сытые. Штыки да шпоры на солнце поблескивают. И все хором к нам в дом. Все перевернули: и в сарай, и в погреб залезли. Чего искали не знаю, но нашли.

      Вытаскивает из тюка, на котором Софья спала бусинки да сережки к ним. Камни зелёные, яркие, солнышко через себя пропускают, да по всей округи радугой разливаются.

      Начальник этими бусами