Западное приграничье. Политбюро ЦК ВКП(б) и отношения СССР с западными соседними государствами, 1928–1934. Александр Рупасов

ноте Финляндии на Политбюро из всего руководства НКИД в Москве находился только исполняющий обязанности наркома Карахан. Литвинов вернулся в Москву 23-го, Крестинский находился в отпуске, Стомоняков болел. В начале сентября неожиданно скончался начальник 1 Западного отдела НКИД С. Боркусевич, исполнявший обязанности начальника отдела Карский был болен. Карахан, насколько можно судить по его письмам в Хельсинки, не разбирался в проблематике взаимоотношений с Финляндией (что отмечалось и финским посланником П. Артти в одном из его рапортов)[628]. Финский посланник считал, что в то время в НКИД дела, касающиеся его страны, были запущены[629]. Возможно, именно этим объясняется то, что принятое 20 сентября решение, обязывавшее НКИД представить 25-го проект ноты, не было выполнено. Вместе с тем, о невыполнении решения Политбюро следует говорить с некоторой оговоркой. Скорее всего, какой-то проект был все же подготовлен в аппарате НКИД. В противном случае трудно объяснить ту быстроту, с которой созданная Политбюро 25 сентября комиссия под председательством А.И. Рыкова в тот же день отредактировала текст, который сразу был утвержден Политбюро[630].

      Вполне понятно принятое 20 сентября на Политбюро решение не сообщать о полученной финской ноте в печати. Содержание и тон финской ноты были таковы, что требовали развернутого официального комментария (что и было сделано в печати позднее – 30 сентября). Оставить ноту Солитандера без ответа было невозможно. Для подготовки общественного мнения Ленинградскому обкому было предложено организовать собрания финских рабочих, на которых был бы выражен протест против политики правительства Финляндии. Насколько можно судить по ленинградской прессе[631] такие собрания действительно прошли, однако широкого общественного резонанса не получили. Скорее всего, именно такой результат был более приемлем для советских властей. На всем протяжении этого конфликта с Финляндией (формально закончившегося 26 января 1931 г. обоюдными заявлениями сторон, что они считают его исчерпанным[632]) было очевидным желание Москвы избежать дальнейшего осложнения ситуации.

      Этим объясняется и отклонение такой меры, как закрытие советского консульства в Выборге. Насколько можно судить по беседе Б.С. Стомонякова с посланником Понтусом Артти, Политбюро, хотя и не приняло 25 сентября специального решения по этому вопросу, однако сочло все же возможным использование угрозы о закрытии консульств в Выборге и Ленинграде «в случае продолжения нынешней финляндской политики в отношении СССР»[633]. (Имелось в виду дело Сурена Эрзинкяна, торгпреда СССР в Гельсингфорсе. Обвиненный в выдаче фальшивых векселей, он решил не рисковать и пополнил ряды перебежчиков, сделав в финской прессе ряд скандальных разоблачений о работе советских торгпредства и полпредства. К этому делу большой интерес был проявлен со стороны лидеров лапуаского движения, оказавших сильный нажим на суд). Однако когда глава МИД Финляндии Я. Прокопе 10 октября принял советского посланника Майского

628

UMArk. Suomen Moskovan lähetystön raportti. 25.9.1930. S. 16.

629

Ibid. Raportti. 16.10.1930. S.11.

630

Протокол № 10 заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 25.9.1930. – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 799. Л. 8.

631

Ленинградская правда. 24.9.1930; Красная газета. 24.9.1930.

632

Меморандум относительно сообщений, которые министр иностранных дел Прокопе сделал 8 ноября 1930 г. по поводу так называемых перебросок через границу между Финляндией и Советским Союзом//ДВП СССР. T. XIV. С.39.

633

Запись беседы Б.С. Стомонякова с П. Артти 6.10.1930. – АВП РФ. Ф. 09. Oп.5. П. 40. Д. 4. Л. 101.