Чёртовы куклы. Николай Лесков

упомянутую красивую даму в объятиях знаменитого в свое время кардинала, а себя поставил близ них вместо сатира, которого отводит старуха со свечкой.

      Картина эта представлялась забавною и едкою всем, кроме малоразговорчивого Мака.

      – Твое целомудрие оскорблено моею Пандорой? – спросил его однажды вечером, сидя за вином, Фебуфис.

      Мак прервал свое долгое молчание и ответил ему:

      – Да, с этой поры я не перестану жалеть, чем ты способен заниматься.

      – Способен!.. Как это глупо! Я способен заниматься всем… и я, наконец, не понимаю, почему иногда не позволить себе шалость.

      – Ты называешь это шалостью?

      – Конечно. А ты?

      – По-моему, это низость, это растление других и самого себя.

      – Так ты видишь здесь один цинизм?

      – Нет, я вижу все, что здесь есть.

      – Что же, например?

      – Задор и вызов на борьбу людей, которых не стоит трогать.

      – Отчего? Они стоят довольно высоко, и трогать их небезопасно.

      – Aга! так тебе это доставляет удовольствие?

      – И очень большое.

      Мак тихо двинул плечами и, улыбнувшись, сказал:

      – Я предпочел бы беречь свои силы, чем их так раскидывать.

      – В таком случае все те, кто желает заслужить себе одобрение властей, имеют теперь отличный случай достичь этого, – стоит только обнаруживать пренебрежение Пандоре. Ты это делаешь?

      Мак посмотрел на него пристальным взглядом и сказал:

      – Ты не задерешь меня! Я не ссорюсь из-за пустяков и не люблю, когда ссорятся. Мне нет дела до тех, которые ищут для себя расположения у властей, но мне нравятся те, которые не задираются с ними.

      – Ну, не хитри, Мак, ты – скрытый аристократ.

      – Пожалуй, я – аристократ в том смысле, что я не хочу подражать слугам, передразнивающим у себя на застольной своих господ. Я совсем не интересуюсь этими… господами.

      – Другими словами, ты бережешь себя для чего-то лучшего.

      – Очень быть может.

      Фебуфис ему насмешливо поклонился.

      – Можешь мне и не кланяться, – спокойно сказал ему Мак.

      И Мак, заплатив свои деньги, ушел ранее других из таверны.

      Обе выходки Фебуфиса, как и следовало ожидать, не прошли даром: первая оскорбила правительство его страны, и Фебуфису нельзя было возвратиться на родину, а вторая подняла против него страшную бурю в самом Риме и угрожала художнику наемным убийством.

      Фебуфис отнесся к тому и к другому с полным легкомыслием и даже бравировал своим положением; он ни с того ни с сего написал своему государю, что очень рад не возвращаться, ибо из всех форм правления предпочитает республику, а насчет картины, компрометировавшей даму и кардинала, объявил, что это «мечта живописца», и позволял ее видеть посетителям.

      В это самое время по Европе путешествовал один молодой герцог, о котором тогда говорили, будто он располагал несметными богатствами. О нем тогда было очень много толков; уверяли, будто он отличался