Некуда. Николай Лесков

над водою.

      – Вовсе этого не может быть, – возразил Бахарев. – Сестра пишет, что оне выедут тотчас после обеда; значит, уж если считать самое позднее, так это будет часа в четыре, в пять. Тут около пятидесяти верст; ну, пять часов проедут и будут.

      – А может быть, раздумали, – слабо возразила Ольга Сергеевна.

      – Не может этого быть, потому что это было бы глупо, а Агния дурить не охотница.

      – В дороге что-нибудь могло случиться скорее, – проговорил сквозь зубы Гловацкий.

      – Это так; это могло случиться: лошади и экипаж сделали большую дорогу, а у Никиты Пустосвята ветер в башке ходит, – не осмотрел, наверное.

      – Верхового не послать ли-с навстречу? – предложил Перепелицын.

      – Ну… подождем часочек еще: если не будет их, тогда нужно будет послать.

      – Чем посылать, так лучше ж самим ехать, – опять процедил Гловацкий.

      – И то правда. Только если мы с Петром Лукичом уедем, так ты, Нарцис, смотри! Не моргай тут… действуй. Чтоб все, как говорил… понимаешь: хлопс-хлопс, и готово.

      – Понимаю-с.

      – То-то, а то ведь там, небось, в носки жарят.

      – Как можно-с?

      – Ну да, толкуй: можно-с… Эх, Зина, Алексея-то твоего нет!

      – Да, нет, – простонала Зина.

      – Чудак, право, какой! Семейная, можно сказать, радость, а он запропастился.

      Зина глубоко вздохнула, склонила набок головку и, скручивая пальчиками кисточку своей мантилим, печально обиженным тоном снова простонала:

      – Я уж к этому давно привыкла.

      – Давно-о? – спросил старик.

      – Да. Это всегда так. Стоит мне пожелать чего-нибудь от мужа, и этого ни за что не будет.

      – Что ты вздор-то говоришь, матушка! Алексей мужик добрый, честный, а ты ему жена, а не метресса какая-нибудь, что он тебе назло все будет делать.

      – Какой ты странный, Егор Николаевич, – томно вмешалась Ольга Сергеевна. – Уж, верно, женщина имеет причины так говорить, когда говорит.

      – Нет, это еще не верно.

      – Неужто же женщина, любящее, преданное, самоотверженное существо, станет лгать, выдумывать, клеветать на человека, с которым она соединена неразрывными узами! Странны ваши суждения о дочери, Егор Николаевич.

      – А ваши еще страннее и еще вреднее. Дуйте, дуйте ей, сударыня, в уши-то, что она несчастная, ну и в самом деле увидите несчастную. Москва ведь от грошовой свечи сгорела. Вы вот сегодня все выболтали уж, так и беретесь снова за старую песню.

      – Я не болтаю, как вы выражаетесь, и не дую никому в уши, а я…

      Но в это время за горою послышались ритмические удары копыт скачущей лошади, и вслед за тем показался знакомый всадник, несшийся во весь опор к спуску.

      – Костик! – вскрикнул Бахарев, быстро поднимаясь в тревоге со скамейки.

      – Он-с, – так же тревожно отвечал конторщик. Все встали с своих мест и торопливо пошли к мосту. Между тем форейтор Костик, проскакав половину моста,