Прощание с райским садом. Федор Федорович Метлицкий

от ее зоркого взгляда в коллективе было невозможно. Как-то Веня спросил Прохоровну:

      – Как вы можете с ней разговаривать?

      – А что? – удивилась та. – Она жестока, но с ней интересно разговаривать.

      Она напомнила виденную Веней следовательницу, которая с удовольствием трепалась с пойманным бандитом и разбойником.

      Эксперт Федоренко вмешался, булькающим голосом, от которого хочется прокашляться:

      – А арабы – как намаз, так ружья бросают, подходи и бери их. А по воскресеньям офицеры с оружием – домой, к своим четырем женам. Попробуй, заставь остаться в окопах! А вы – дисциплина. Фанатики. Сам Насер молится, его по телевизору показывают, и весь народ молится.

      Веня несколько лет ежедневно корпел над изданиями Управления – методиками проведения экспертиз импортных партий грузов, поступающих в разные места империи. Благодаря ловкому перу его заметил сам министр и однажды взял в командировку. Вокруг министра, переведенного сюда из таинственных верхов КГБ, был ореол священного ужаса. Но он так не воспринимал этого сурового дядьку с медальным профилем и стеклянными глазами, вел себя с ним как обычно со всеми начальниками, и даже позволял некую непринужденность.

      Тот был удивлен, прочитав составленный им отчет о командировке, похожий на драматическое сочинение, но ему понравилось.

      Может быть, Веня чем-то приглянулся ему. Понравилась бойкость пера, умение мыслить нестандартно. И брал его с собой в командировки, после чего тот писал ему отчеты, напоминающие художественную прозу, которую он читал с удивлением, но одобрял.

      С тех пор Веня был под пеленой дружелюбия и всепрощения, и видел в сотрудниках милых и доброжелательных друзей. К нему относились странно, с каким-то подобострастием. Может быть, все решили, что он особа, приближенная к императору.

      3

      Первая любовь не забывается. В Вене до сих пор сохранилось ощущение благородства и правдивости высокой и тонкой девушки с бледной аристократической кожей лица, с длинными тонкими руками, которые она естественно элегантно заламывала в такт словам.

      Казалось, он не был способен на любовь, которая потрясла бы все существо. В нем стыла некая "замороженность" души, неизвестно откуда. Как будто боялся открыться, так безопаснее. Видимо, не от жизни одиночки – он ведь совсем не одинок. Наверно, в нем была некая крестьянская закрытость, от предков, крестьян-единоличников, которых загнали в колхозы, разорили или раскулачили и увези в теплушках куда-то в Сибирь, и они привыкли быть суровыми к себе и другим, с жертвенностью на месте сердца. Могли так же сурово вкалывать и работягами, повинующимися понуканиям партии перевыполнять задания, и председателями колхозов, выбивающими трудодни, и вертухаями в лагерях.

      В нем явно были гены предков, которые его направляли. Отец был счетоводом, мнившим себя интеллигентом, мать домохозяйкой, всю жизнь вкалывающей, чтобы прокормить семью. Хотя дети померли – от голода после войны, кроме него. Никаких препятствий, чтобы жить, он не видел. Не думал, что власть виновата в драме