Педро Парамо. Равнина в огне. Хуан Рульфо

заволокло».

      «Завтра твой отец от горя места себе не найдет, – отвечаю. – Жаль мне его. А теперь ступай, Мигель, и покойся с миром. Спасибо, что пришел попрощаться».

      И закрыла окно.

      Еще не рассвело, прибегает ко мне батрак из Медиа-Луны.

      «Дон Педро велел вас позвать. Молодой хозяин Мигель умер».

      А я ему: «Знаю. Плакать навзрыд тебе тоже велели?»

      «Да, дон Фульгор наказал слез не жалеть».

      «Ладно. Скажи дону Педро, что я приду. Когда его принесли?»

      «Еще получаса нет. Чуть раньше – глядишь, и спасли бы. Хотя доктор, который его осматривал, говорит, он давно уж остыл. Мы и догадались-то лишь потому, что Рыжий вернулся один и места себе не находил, спать всем мешал.

      Сами знаете, они с конем души друг в друге не чаяли. Как по мне, животина страдает больше, чем дон Педро. Не ест, не спит, только мечется туда-сюда. Будто чует, понимаете? Точно разрывает его что, гложет изнутри».

      «Будешь уходить, запри дверь».

      И паренек удалился.

      – Ты когда-нибудь слышал, как стонут мертвые? – спросила она у меня.

      – Нет, донья Эдувихес.

      – Тем лучше.

      Из водоразборной колонки одна за другой падают капли. Он слышит, как чистая вода из каменных недр наполняет кувшин. Он слышит невнятные голоса, шарканье ног по земле, шаги то ближе, то дальше. Безостановочно каплет вода. Переполнив кувшин, она течет по влажной земле.

      – Просыпайся! – велят ему.

      Голос знакомый. Он пытается угадать, кто это, но разомлевшее под тяжестью сна тело вновь погружается в дрему. Не выпуская из рук одеяло, он тянет его на себя, заныривая в благословенное тепло и покой.

      – Просыпайся! – раздается вновь.

      Голос трясет его за плечи. Вынуждает сесть в постели.

      Он приоткрывает глаза. Звуки воды, капающей из колонки в переполненный кувшин. Те же шаркающие шаги… И всхлипы.

      Только теперь он их услышал. Вот что его разбудило – тихие всхлипы, такие тоненькие, что проникли сквозь дебри сна в тот уголок, где гнездятся его страхи.

      Он медленно привстал и в темноте смутно различил заплаканную женщину, прислонившуюся к дверному косяку.

      Едва спустив ноги на пол, он узнал мать.

      – Почему ты плачешь, мама?

      – Твой отец умер.

      Затем, словно внутри ее разжалась пружина горя, она стала раскачиваться туда-сюда, туда-сюда, пока ей на плечи не легли руки и не остановили безумную качку.

      В открытую дверь он увидел предрассветное небо: звезд уже не было, только свинцово-серая тяжесть, еще не тронутая солнечными лучами. Тусклый свет напоминал скорее о спустившихся на землю вечерних сумерках, чем о зарождающемся дне.

      Снаружи во дворе – шаги, словно по кругу. Приглушенные звуки. А здесь – женщина, вставшая на пороге, преграждая путь солнцу; меж рук у нее – обрывки неба, а под ногами – ручейки света, разлитые по полу, будто затопленному слезами. И снова всхлипы. И снова тихий, но резкий плач, и разрывающая ее тело мука.

      – Твоего отца убили.

      – А