Почему плакал Пушкин?. Александр Лацис

французскую революцию 1789 года. «Но никто не предсказал Наполеона…»

      Иначе говоря, исторические процессы закономерны, личности неповторимы, и потому их появление непредсказуемо.

      Пушкин разделял учение о необходимости непрерывных успехов просвещения, о неизбежности постоянного движения общества вперед.

      Привожу – здесь и далее в новом переводе – запись, сделанную по-французски:

      «Незыблемый порядок – вот первейшее условие благоденствия общества.

      Как согласить это условие с непрестанным стремлением к совершенству?»

      И подумать только, что вопрос, насущно важный для нашего времени, был столь ясно изложен полтора века назад!

      И еще подмечал Пушкин: у посредственных писателей “une manie” (дурное пристрастие) к однотонности в обрисовке характеров. Заговорщик, если просит дать стакан воды, то непременно таинственным шепотом.

      «Эта однообразность… эта всегдашняя чрезмерная страсть, разве это натурально?»

      Не так у Шекспира. Злодей совершает не только тяжкие преступления, но и вполне достойные поступки. Он, злодей, иной раз способен произвести неплохое и даже трогательное впечатление.

      Когда мы по ходу нашего повествования искали среди современников Пушкина самого коварного из негодяев, мы чрезмерно увлекались логикой поиска.

      Набросав ряд обязательных примет, мы поочередно подставляли в центр картинки тех, кто сим признакам соответствует. Возникающие силуэты выглядели правдоподобно. Но, как известно, правдоподобие – самый опасный враг правды. Правдоподобие мешает разглядеть случайные, неожиданные черты, необычные сочетания. Оно не оставляет простора причудливой игре воображения.

      Каждого из предполагаемых искомых мы привлекали еще и с побочной целью. Пусть данный искомый заведомо не тот, кто нам нужен, но какие-то его приметы смогут пригодиться. И вот каким представлялся сгруппированный портрет.

      Тот, кого мы ищем, не Вяземский, но писал по-французски как заправский литератор.

      Не Чернышев, но столь же злопамятен и склонен к закулисной интриге.

      Не Строганов, но адъютант, сопровождавший государя в поездках.

      Не Лонгинов, но человек злоязычный, переносчик слухов.

      Не Уваров, но защитник мракобесия.

      Человек, сочетавший перечисленные черты, существовал. В 1826 году намарал форменный донос сначала на Киселева, затем на Пушкина:

      «Из Царскосельского Лицея вышел Кюхельбекер, участвовавший в бунте, а кто еще хуже – Пушкин, мерзкими, развратительными, но вместе щегольскими стихами осмеивающий императора Александра, правительство и основания, на которых опочиет величество России.

      Стихи сии – в устах, а следственно и в сердцах мальчиков, находящихся в различных учебных заведениях… Что выйдет из сего поколения, с младенческих лет приобыкшаго не почитать то, что для нас есть святаго, издеваться над оным и поносить оное?

      Я не постигаю, как покойный император, которому сии обстоятельства не могли быть безъизвестны,