Почему плакал Пушкин?. Александр Лацис

реляций. В бытность на юге Вигель, по-видимому, писал нечто среднее между письмами и донесениями. Свои сообщения отсылал преимущественно Блудову, который угощал новостями Дашкова и Уварова. Вот каким образом Уваров мог еще в 1823 году прочесть примерно следующий пассаж:

      «Киселев умел в Тульчине приобрести более власти, чем сам главнокомандующий Витгенштейн. Сие могущество пленило Ольгу, которая приехала погостить к сестре. Она недолго тут нагостила: Киселева застала ее в объятиях своего мужа, что наделало много шуму в Главной Квартире. Если сие скопление мерзостей дойдет до потомства, не знаю, поверит ли оно ему.

      Ольга и в самой первой молодости казалась уже вооружена большой опытностию. Все было разочтено, и стрелы кокетства берегла она для поражения сильных».

      Уваров был вполне способен рассказать Александру I: так, мол, и так, поведение Киселева вызывает нарекания; дабы малейшая тень не упала, государь, на ваши добрые дела, не лучше ли награждение отложить, и не останется повода для укоризны, что мы, дескать, поощряем греховное обольщение.

      Предложение выглядит правдоподобно, но по-прежнему не видно, как в итоге подобного разговора конверт с деньгами мог очутиться в кармане президента Академии наук.

      Казенные дрова

      Спросить вроде бы не у кого, но на всякий случай заглянем в сочинения Александра Пушкина.

      В журнале «Московский наблюдатель», вышедшем в конце декабря 1835 года, поэт напечатал сатирические стихи «На выздоровление Лукулла»:

      … А между тем наследник твой,

      Как ворон, к мертвечине падкой,

      Бледнел и трясся над тобой,

      Знобим стяжанья лихорадкой.

      Уже скупой его сургуч

      Пятнал замки твоей конторы;

      И мнил загресть он злата горы

      В пыли бумажных куч.

      Он мнил: «Теперь уж у вельмож

      Не стану нянъчитъ ребятишек:

      Я сам вельможа буду тож;

      В подвалах, благо, есть излишек.

      Теперь мне честность – трын-трава!

      Жену обсчитывать не буду,

      И воровать уже забуду

      Казенные дрова!»

      Примерно 20 января 1836 года Пушкина вызвали к Бенкендорфу за получением «напрягая». (Тогдашняя форма позднейшего словечка «нагоняй».) Разговор был примерно таким.

      – Вот Уваров жалуется…

      – А почему именно он жалуется? – отвечал Пушкин. – Ничье имя не названо. Тут в подразумении может быть кто угодно. Скажите ему в ответ, что эти стихи про вас, Александр Христофорович!

      – Ну, нет, я дров не крал! – рассмеялся Бенкендорф.

      – Вот видите! Вы знаете, что это не про вас! Почему же Уваров знает, что это про него, да еще жалуется на клевету?

      Разумеется, стихи действительно были памфлетом на Уварова. Несколькими месяцами ранее Пушкин занес в дневник:

      «Царь любит, да псарь не любит. Кстати об Уварове: это большой негодяй