Ночи нет конца. Алистер Маклин

я, – выдавила стюардесса. Ее лицо, на котором резко выделялись широкие брови, было таким же бледным и напряженным, как и тогда, когда я впервые увидел ее. – Я во всем виновата.

      – Вы? Единственный человек, который должен знать, как важна для нас рация? Ни за что не поверю!

      – Боюсь, вам придется поверить, – уверенным негромким голосом сказал мужчина с рассеченной бровью. – Возле передатчика никого, кроме нее, не было.

      – Что с вами случилось? – поинтересовался я, увидев, что рука у него в крови и ссадинах.

      – Заметив, что рация падает, я попытался подхватить ее. – Криво усмехнувшись, мужчина добавил: – Зря старался. Увесистая штуковина, черт бы ее побрал.

      – Вот именно. Но все равно спасибо. Руку перевяжу вам попозже. – Я снова повернулся к стюардессе. Но даже ее бледное исхудалое лицо и виноватое выражение глаз не смогли утишить моего гнева и, по правде говоря, страха. – По-видимому, рация рассыпалась у вас прямо в руках?

      – Я уже сказала, я виновата. Только я опустилась на колени рядом с Джимми…

      – Каким еще Джимми?

      – Джимми Уотерман – помощник командира самолета. Я…

      – Помощник командира? – прервал я ее. – Выходит, радиооператор – помощник командира?

      – Да нет же. Джимми пилот. У нас три пилота. Бортрадиста в экипаже нет.

      – Нет? – начал было я, но задал другой вопрос: – А кто же тот человек, который остался в помещении для отдыха? Штурман?

      – В составе экипажа нет и штурмана. Гарри Уильямсон – бортинженер. Вернее, был бортинженером.

      Ни бортрадиста, ни штурмана… Многое изменилось за эти несколько лет, после того как я совершил трансатлантический перелет на борту «стрейтокрузера». Не интересуясь больше составом экипажа, я кивнул в сторону разбитой рации:

      – Как это произошло?

      – Вставая, я задела стол, ну и… рация и упала, – неуверенно закончила она.

      – Ах вот как, упала, – недоверчиво повторил я. – Передатчик весит полтораста фунтов, а вы его запросто смахнули со стола?

      – Я его не роняла. Ножки у стола подвернулись.

      – У него нет никаких ножек, – оборвал я ее. – Только кронштейны.

      – Значит, кронштейны сорвались.

      Я взглянул на Джосса, который прикреплял стол и устанавливал рацию.

      – Могло такое случиться?

      – Нет, – категорически возразил он.

      Снова в жилом блоке воцарилась тишина. Напряжение, от которого все чувствовали лишь неловкость, стало почти невыносимым. Но я понял, что дальнейшие расспросы ни к чему не приведут, а только повредят. Рация разбита. Это конец.

      Ни слова не говоря, я отвернулся, повесил на гвозди меховую одежду, снял защитные очки и рукавицы.

      – Давайте взглянем на вашу голову и руку, – обратился я к мужчине с рассеченной бровью. – На лбу у вас довольно неприятный порез. Оставь пока рацию в покое, Джосс. Свари сперва кофе, да побольше.

      В эту минуту по трапу спустился Джекстроу, который тоже с изумлением воззрился на разбитый передатчик.

      – Знаю,