У истока дней. Иван Бунин

позволит ему проводить свои вечера в его семействе», рассказал, с какими приключениями он будто бы добрался до станции, опять свел разговор на женщин, но уже в более легком, остроумном тоне, и т. д. и т. д.

      Павел Петрович более всего хлопотал о закуске и выпивке и, подвыпивши, стал петь, принимая мужественные, удалые позы и стараясь своим громадным, необработанным баритоном заставить звенеть стекла. Сергей Сергеич подпевал тоже баритоном, только сдержанным, грациозно облокотившись на спинку стула и играя часовой цепочкой.

      Я распрощался и ушел спать.

      Часа в три ночи я услышал, что меня будят.

      – Слушай! Встань-ка! – бормотал кто-то, дергая меня за плечо. Я чиркнул спичкой и увидел Павла Петровича.

      – Хочешь выпить? – спрашивал он торопливо.

      Я только мог расхохотаться. Павел Петрович пробормотал: «Ну, черт с тобой!» – и, закурив папиросу, лег около меня. Помолчав, он, наконец, выговорил угрюмо:

      – Однако я эту дохлую личность за хвост да на солнце! Ей-богу! Опомниться даже не успеет.

      – Кого? – спросил я.

      – Контролеришку…

      Я хотел было расспросить, в чем дело, но сон одолел любопытство.

      VII

      Проснулся я рано и, намереваясь уехать поскорее домой, на свой хутор, сейчас же начал одеваться.

      Отворив окно, я невольно прикрыл глаза от яркого света. Солнце стояло еще низко, но блестело ослепительно. В аллеях насквозь сверкали полуобнаженные золотые липы. Утро было светлое, но холодное; на балконе, на перилах и в саду, на песчаных дорожках и опавших черных листьях, еще лежала белая как снег роса; над прудом, под садом, расстилался густой матовый туман…

      Вдруг около меня, как гром, грянул выстрел. Я, как обожженный, отскочил от окна и заорал во все горло:

      – Да кто же это?

      В ответ на это около окна раздался громкий хохот.

      Я выглянул из окна и рядом, в другом окне, увидал Павла Петровича. Он сидел на подоконнике и на коленях держал дымящееся ружье.

      – Что, брат, здорово струсил? – закричал он и прибавил потише: – Это я пробуждаю господина питейного чиновника.

      – Черт знает что ты делаешь, – пробормотал я недовольно. – Ни свет ни заря – палит из окон!

      После чая я стал просить Павла Петровича дать мне лошадь.

      – Ты ехать хочешь? – спросил он.

      – Да, нужно.

      – Ну что же? Я тебя не держу.

      – Так лошадь-то дашь?

      – Лошадь? Лошадей, брат, я не держу.

      Я стал упрашивать:

      – Полно шутить, Павел Петрович!

      – Да, ей-богу же, у меня нету.

      – Ну так я найму, – заявил я наконец.

      Павел Петрович пожал плечами.

      – Изволь, нанимай! Но как только твой извозчик на двор, я велю принять его в кнуты.

      Я давно знал такую манеру гостеприимства Павла Петровича: он ее заимствовал у прежних помещиков, думая, что помещик должен быть гостеприимным именно в таком роде. Пришлось самому сходить в конюшню, попросить кучера оседлать лошадь и тайком уехать.

      Однако