О котах и людях: о ястребинке и розах. Марина Аницкая

Сестра Урсула с хихиканьем принялась завинчивать пробку на флаконе с нашатырем.

      Керидвен подавилась ругательством. Сестра Урсула сунула нашатырь в карман передника и цапнула Керидвен за запястье.

      – А ты, милая, ничего рассказать не хочешь?

      – Нет, – буркнула Керидвен.

      Сестра Урсула резко и неприятно вдруг напомнила ей белую Эйрмид – то ли белым передником, то ли хихиканьем, то ли безумным блеском в глазах. Керидвен выдернула запястье и резко закусила губу.

      Каэр-Динен, вот на что был похож приемный покой в монастыре. Те же толстые стены; те же взгляды; то же пространство – внутри больше, чем снаружи – то же неприятное ощущение, будто пол вот-вот разверзнется под ногами.

      – Ну, пойдем мы, – пробормотала Керидвен.

      – Еще чего, – бухнула сестра Евангелина. – Шляться по ночи. Оставайтесь, вон, пустых коек сколько. Застрянете ночью на своей таратайке – кто будет вас вытаскивать?

      – Не застрянем, – горестно сообщил Финн, все это время подпиравший стенку и делавший вид, что его тут нет. – Бензин кончился.

      Ночь была отвратительная. Стонал и охал на своей койке преподобный, ворковала над ним сестра Урсула, Керидвен, не раздеваясь, лежала на узкой постели, боясь пошевелиться, то и дело проваливаясь в тяжелое, томительное полузабытье. Койка то и дело начинала раскачиваться, норовя ускользнуть, тогда Керидвен вздрагивала, стискивая тощую подушку, и просыпалась. Хуже всего была невозможность пошевелиться – сознание ворочалось под крышкой черепа, как мышь в горшке. Все остальное тело лежало, как чужое, бесформенной грудой глины, и тошнее всего было тягучее, вязкое, как болотная жижа, чувство беспомощности. Кто я? Что я тут делаю? Зачем?

      На соседней койке ровно посапывал Блейз. Керидвен ощутила, как на глазах у нее закипают злые, завистливые слезы. Вот кому всегда все просто! Вот кому всегда все понятно! Везет тебе, братичек!

      Изнутри вдруг поднялась волна стылого, ледяного ужаса – а вдруг это навсегда. Вдруг она так и будет теперь лежать, бессильная, беспомощная, безымянная, в пустом покое, всегда, всегда, всегда, и этой стылой волной ее подбросило и подняло. Керидвен села и выругалась сквозь зубы, протирая глаза.

      Бросила подушку в изголовье и напоследок ткнула ее кулаком. К черту это все. Изнутри поднялась злая досада – уходить надо было, дошла бы пешком, проветрилась, сейчас дома бы уже была. Нет, послушала черт знает кого!

      Керидвен сжала зубы, поднялась, и принялась заправлять койку. Потом повернулась и пошла к сестре Урсуле. Сестра Урсула, мурлыча колыбельную себе под нос и время от времени подаваясь вперед, чтобы поправить на преподобном съезжающее одеяло, щипала корпию. Ветхое полотно расползалось на нити под темными узловатыми пальцами, превращаясь в спутанную бесформенную массу. Керидвен поняла, что ее опять укачивает. Сестра Урсула бросила на Керидвен быстрый взгляд – Керидвен будто ткнули булавкой.

      – Что, милая, не спится?

      – Заснешь тут у вас, – буркнула Керидвен. –