В тине адвокатуры. Николай Гейнце

лакей.

      – Умываться и чаю скорей!

      – К вам приходил человек от княжны Шестовой.

      – От Лидии Дмитриевны?

      – Так точно.

      – Ко мне?

      – К вам-с. Князь Дмитрий Павлович приказали долго жить.

      – Умер?

      – Скончались сегодня в ночь, под утро, я уж сбегал поклониться праху, на стол положили. Народищу страсть – весь город, любили их-с очень, хороший человек были, царство им небесное.

      Николай Леопольдович остолбенел.

      Весть о смерти вообще производит и на черствых людей тяжелое впечатление.

      Это зависит от ее субъективности, от сознания неизбежности для каждого из нас переселения туда, «где нет ни печали, ни воздыхания», но где предстоит расплата за все совершенное в «земной юдоли».

      Представление о такой окончательной расплате покоится на прирожденной в человеческом разуме идеи возмездия. Оно появляется рано или поздно у всех без изъятия, несмотря на глубокое убеждение иных в безотрадной «нирванне». Биографии величайших атеистов дают тому разительные примеры.

      Вспомним Вольтера.

      Известие же о переселении в лучшие миры человека, которого мы за несколько часов видели живым, надеющимся, не думающим о скорой разлуке с близкими, не помышляющим о том, что минуты его сочтены, что смерть, грозная, неизбежная, стоит буквально за его спиною – потрясающе.

      Оно холодит мозг, мутит воображение.

      Быстро одевшись и наскоро выпив стакан чаю, Гиршфельд прежде поспешил все же в банк, а затем в дом князя.

      Вся улица около дома была запружена разнокалиберными экипажами, начиная с патриархальных долгушек и кончая венской изящной губернаторской коляской.

      Весь город буквально съехался в дом ныне уже покойного т-ского аристократа.

      Зала, где лежало на столе бездыханное, одетое в военный мундир тело князя, еще вчера так радушно принявшего Гиршфельда, была битком набита собравшейся на первую панихиду публикой.

      Вся аристократия была в сборе, но кроме нее толпились люди и из других слоев т-ского общества, даже самых низших, что доказывало, что город потерял не только князя, но и человека.

      Какая-то старушка на дворе искренними горькими слезами плакала и причитала о потере ею ее «родимого князюшки» и «благодетеля».

      Гиршфельд протеснился в толпу.

      Панихида уже оканчивалась.

      По ее окончании, он благоговейно поклонился праху покойного, но взглянуть ему в лицо не посмел.

      Среди собравшихся он увидел Кругликова и молча разменялся с ним кивком головы.

      Бледный, мрачный Шатов стоял прислонившись к косяку двери, ведущей в гостиную.

      Высказанное им вчера Гиршфельду пророчество сбылось так невозможно скоро.

      Не успел он вчера же вернуться домой и сесть за работу, как за ним прислали от князя Дмитрия Павловича, с которым сделался второй припадок, сильнее первого.

      Он поспешил туда и застал князя близким к агонии.

      На коленях, у его постели, в белой юбке и кофте, стояла онемевшая от неожиданности случившегося,