Будни добровольца. В окопах Первой мировой. Эдлеф Кёппен

имеете что-то против?

      Никто не отвечал. Он попробовал объяснить поподробнее, сказав, что не понимает, почему кто-то против, ведь, в конце-то концов, они все товарищи. На это тоже никто не ответил.

      Наконец он оставил эти попытки.

      Одна прусская койка против четырех баварских – остается лишь сложить оружие.

      В комнату вошел человек в спецовке. Он принес четыре эмалированные жестяные миски и раздал их четырем баварским кроватям.

      – Сегодня фасолевый суп, – сказал он.

      Все четверо с громким чавканьем углубились в еду. Санитар хотел уйти. Потом подумал и обернулся к Райзигеру. Где его посуда?

      Райзигер пожал плечами:

      – У меня нет.

      Он объяснил, как побежал с холма без всякой поклажи, чтобы спасти передки. Это не произвело никакого впечатления. Санитар не понимал, как можно забыть кухонные принадлежности. А когда старший по баварским койкам еще и сделал замечание о том, почему здесь вообще кормят поганых пруссаков, ему, вероятно, захотелось вообще оставить Райзигера без еды. Но потом он испытующе оглядел его с ног до головы, недружелюбным тоном пробормотал что-то невнятное и ушел. Вернувшись, он принес ржавую, криво открытую консервную банку и жестяную ложку с обглоданной ручкой:

      – На, жри!

      Есть было утомительно. Райзигер прижимал жестянку к груди правой рукой. Это причиняло изрядную боль.

      Чувствовал себя подавленным.

      Это всё было так недружелюбно – лежать здесь вот так, бессмысленно, будучи преданным собственным телом. И эта отвратительная атмосфера в комнате.

      Вечером переметнулся и санитар. Теперь он четко встал на сторону своих земляков-баварцев. Дошло до того, что, когда Райзигер попросил разрешить ему умыться, тот ответил:

      – Пруссаки могут шмонаться грязными сколько угодно. Баварцам надоть выиграть войну, и поэтому по первости в очереди всегда идут раненые баварцы, а потом уж пруссаки. Да и то не скоро!

      Той ночью Райзигер не спал. В палате было очень тихо.

      А что же снаружи? Странно, как далеко отодвинулись отсюда шумы последних дней. Вдали в воздухе гудит, иногда подрагивают оконные стекла. В остальном полный покой.

      Тишина действует гнетуще. Из-за нее внезапно вспоминается бой. Она мучит. Райзигер не может собрать воедино подробности, не может упорядочить мысли, потому что образы возникают повсюду из темноты, так быстро, так стремительно, так запутанно. Он видит стволы орудий, пронизываемые огнем. Затем всплески взрывов. Затем являются лица. Один смеется белыми зубами. Кто же он? Кто? Как это всё было? Да! Вокруг всё стало черно, а когда просветлело, унтер Гельхорн лежал рядом с оторванной головой. И нога еще лежала, нога Хорста, в новом ботинке. А Хорст что? А еще у пушки был сломан ствол и разбито колесо.

      Райзигер попытался заснуть. Метался из стороны в сторону. Когда не удалось уснуть, в нем поднялся такой гнев, что язык стал горьким на вкус.

      Лицом к стене: «Зачем вообще всё это чертово дерьмо!»

      Лицом к окну: «Так испортить прекрасную ночь!»

      Глядя