Вайнахт и Рождество. Александр Киселев

отлив, суешь в щель руку и проводишь вот так. Если записка есть, ты ее найдешь. Отвернись.

      Я отвернулся.

      – Теперь попробуй.

      Я приподнял эту полосу, то есть отлив, поводил рукой, нащупал свернутую бумагу и достал ее.

      – Понял?

      Я кивнул.

      – Ну и… Чтобы никто! Усвоил? Тем более там немец у тебя. Всё, расходимся.

      Жиды

      Когда на улицу не пускают – плохо. Потому что на улице много дел. Когда выгоняют – тоже плохо. Потому что одному делать на улице нечего. Я заходил к ребятам из класса, но родители их не отпускали. Еще и удивлялись: «А ты не боишься?» Жалко, что самые-самые мои друзья давно уехали с родителями в какую-то эвакуацию.

      В общем, я «шлялся», как говорит бабушка. Город был не таким, как перед приходом немцев. Тогда казалось, будто он совсем пустой. А сейчас на улицах были люди. И рынок работал. У некоторых домов стояли немецкие машины и мотоциклы. И даже танкетки. Немцы были везде. Некоторые просто так, а некоторые с оружием. Они были в серой форме. А еще я увидел других, одетых в короткие пальто, с белыми повязками на рукавах. Они шли втроем и с оружием. Самое удивительное, что эти говорили по-русски. Я смотрел на них и не мог понять, кто же они такие.

      – Что рот разинул? – спросил один из них.

      – Просто так, – ответил я. – А вы за кого?

      Он остановился.

      – Что значит за кого?

      И тогда я задал вопрос, который крутился у меня на языке:

      – А вы за наших или за фашистов?

      Мне тут же стало ясно, что я сморозил глупость.

      Глаза у него были прозрачные, лицо узкое, у́же шеи. А руки оказались очень длинными. Я и не заметил, как он схватил меня за шиворот.

      – Вашим капут пришел, понял, недоносок? А ну говори, где твой отец?

      Я открыл рот, но вмешался еще один.

      – Да отпусти ты этого огрызка. Не наигрался, что ли?

      Наверное, он был за старшего, потому что узколицый послушался, но все же больно щелкнул меня по лбу.

      Они пошли дальше, но я услышал, как старший бормотал:

      – За наших, за ваших… Я лично за себя.

      На здании сельхозтехникума прибивали новые вывески на русском и немецком.

      На Театральной площади люди толпились вокруг тумбы с объявлениями. Объявления были совсем свежими, и от тумбы еще пахло клейстером. Все читали молча и так же молча уходили.

      Объявлений было много. Я стал читать. Все неинтересные: про работу по уборке улиц, про комендантский час, про штрафы и наказания… Я уже хотел уйти, но пришел человек и наклеил еще одно. Я прочитал:

      «Приказ № 8

      Об ограничении прав жидов.

      А) Отвести в одном из кварталов города дома или один многоквартирный дом, в котором могли бы разместиться все проживающие в городе жиды.

      Б) Запретить жидам: выходить за город, появляться на базарах в торговые дни, иметь общение с населением…»

      Дальше я не стал читать.

      Вот здорово! Жид – это кто жидится. Жадничает, значит. Все богачи – жадные. Хорошо, что у нас в стране