Вайнахт и Рождество. Александр Киселев

Никогда я не был таким голодным. То есть с едой уже давно плохо, но, когда дома ничего нет, голод не такой сильный. А когда начинают что-то готовить и запахи эти, то голод в тысячу раз сильнее. Ноги сами несли меня на кухню, где шипела и шкварчала самая вкусная в мире еда – жареная картошка с тушенкой. Бабушка замахнулась на меня тряпкой, и мама в конце концов опять отправила меня на улицу.

      Было темно и холодно. Дул колючий ветер. Я бы зашел к Ивану Ильичу, но без приглашения в гости не ходят. Такое правило. Дурацкое. У взрослых всегда какие-то правила. Кто их только придумывает? Иван Ильич один, и ему скучно. И мне. Почему один человек, которому скучно, не может пойти к другому человеку, которому тоже скучно? А здесь ночь, и скоро снег пойдет.

      Но вдруг все изменилось. Я сначала даже не сообразил. А потом увидел редкие летящие снежинки, блестящий булыжник на мостовой и понял: на улице у самого дома зажегся фонарь! Вот это да! И я побежал домой, чтобы всех обрадовать. И все обрадовались, потушили свечи и керосиновую лампу, но радовались недолго. Потому что явился фон барон. Ну, немец.

      Он что-то пробурчал и прошел ко мне… то есть к себе в комнату. Бабушка почему-то шепотом спросила:

      – Нести?

      – Несите, – ответила мама.

      – Ага, – сказала бабушка и не двинулась с места.

      Мама посмотрела на бабушку:

      – Так вы несете или что?

      – Или что, – буркнула бабушка. – Будто в доме никого моложе нет.

      – Так бы и сказали, – вздохнула мама и достала миску и поварешку.

      Бабушка обрадовалась:

      – Неси, Мария, неси, а то что-то ноги не держат… Еще и шкаф этот…

      По маминой спине я видел, что она улыбается. Бабушка тоже умела читать по спине.

      – И нечего смеяться. Боязно мне. А вдруг не понравится? Кто ж его знает, может, он малахольный какой? И с револьвером.

      Мама наполнила миску и повернулась ко мне:

      – Возьми и отнеси. Осторожно только, горячее. Пока он ест, кофе сварю.

      – Кофе… – проворчала бабушка. – Нехристь, он и есть нехристь.

      Мама сказала:

      – Вы же сами кофе любите.

      – Я – другое дело, – отрезала бабушка.

      Несколько шагов, которые я прошел из комнаты в комнату по маленькому коридору, показались мне самой длинной дорогой в жизни. А что, думал я, если взять вот этот ма-а-аленький кусочек мяса и пол-ложечки картошки? Ведь никто не заметит! Но это будет воровство. И это позор. Хочу с фашистами воевать, а сам из их миски ем. Я остановился у двери. А все-таки, стащить у фашиста считается воровством или нет? Пока я думал, дверь открылась. Передо мной стоял немец. Он взял у меня миску, понюхал и что-то спросил.

      – Вот, – сказал я, – мама послала.

      Он наморщил лоб и опять что-то сказал. Мне показалось, что он рассердился.

      – Мама! – заорал я.

      Прибежала испуганная мама.

      Немец удивленно посмотрел на нас. Ткнул пальцем в миску и снова что-то спросил.

      Мама ответила:

      – Картошка с мясом.

      И тут же добавила несколько слов по-немецки.

      – А, зо, – сказал немец и повторил: –