Темные проемы. Тайные дела. Роберт Эйкман

увидел неподалеку большой стул, явно вынесенный из комнаты Дорабеллы, и всполз на него. На этот раз он не удосужился спросить доктора, как он здесь оказался. На заднем плане маячила фигура низкорослого Бермуды-младшего.

      Собравшись с силами, он подошел к поручню и выглянул вниз, в пролет. Где же тело его врага? Впервые он заметил, что пол усыпан потускневшими старыми конфетти.

      – Сюда, – сказал доктор. – Идемте со мной.

      Фенвилл послушался.

      На длинном позолоченном диване перед камином лежала Дорабелла. Свет множества свечей сиял на ее белом лице и растрепанных волосах. Она была завернута в одеяло, но оно уже порядочно вымокло в крови, хлещущей из колотой раны. Странно, но Фенвилл ощущал себя в определенной мере готовым к такому зрелищу. Дорабелла ведь сама ему обо всем рассказала. Той частью себя, которую доктор Бермуда наверняка назвал бы «магнитом, спрятанным в подсознании», он давно уже обо всем догадался.

      – Поторопитесь, – прошептал доктор ему на ухо. Затем, поманив своего ассистента-отпрыска, он оставил их наедине.

      Фенвилл опустился на колени и слегка коснулся губ Дорабеллы. Ее прекрасные руки лежали под одеялом, но она смогла обвить ими его шею.

      – Свет моей жизни, – пробормотала она, – единственная моя любовь.

      Он страстно поцеловал ее. На этот раз она, казалось, ответила; и Фенвилла охватил истерический прилив радости. Он целовал ее снова и снова, покуда не осознал, что ее губы ощутимо холодеют. Дорабелла умерла. Проливая горькие слезы, он отчаянно прижал к себе бездыханное тело. До его ушей донесся стук – от входной двери внизу; вскоре чей-то голос обратился к нему из коридора:

      – Папа говорит, это полицейские.

      Фенвилл поднял голову – кровь Дорабеллы осталась у него на лице.

      Дверь открылась, и доктор Бермуда решительно встал в проходе.

      – Современная наука, – сказал он, – не смогла вас вылечить; но она не оставит вас на произвол устаревшей арлекинады закона. – Он мягко улыбнулся и снова поманил сына. – Ступай в спальню, – сказал он. – Поищи за зеркалом. Принеси то, что там найдешь. Скорее, сынок – время не ждет.

      Зал ожидания

      Против такого вмешательства судьбы, как это, размышлял Эдвард Пендлбери, самые мудрые и дальновидные люди действительно ничего не в силах предпринять; и небольшое расстройство планов – разве эти три слова не характеризуют всю жизнь как процесс? Всю дорогу от Грэнтхэма было неясно, не приведет ли опоздание поезда, отчалившего с Кингс-Кросс, к тому, что Пендлбери не поспеет на пересадку в Йорке. Контролер предположил, что его дождутся-таки, но попутчики Эдварда, все как один – деловые люди, знавшие этот маршрут как свои пять пальцев, были настроены скептически и намекнули ему, что таким образом проверяющий всего-навсего успокаивает всех слишком нервных пассажиров.

      – Это поезд из Скарборо, – несколько раз сказал попутчик-бизнесмен. – Он не годится для тех, кто следует дальше на север.

      Пендлбери