Хирурги человеческих душ. Олег Владимирович Фурашов

уже показалась наружу, когда не выдержала и лопнула видавшая виды верёвка, перетёршаяся об острый край люка. Тело мужика рухнуло вниз, сбило главного инженера и погребло его под собой. Правда, Подлужный уже не узнал, что виноватой оказалась верёвка. Он погрешил на мальца. «Что же ты, сопляк, не удержал!» – сердито попенял тому Николай Андреевич про себя, теряя сознание…

      Когда час спустя, теперь при строгом соблюдении всех правил техники безопасности, работники совхоза извлекли из бункера тела третьего скотника и Подлужного, те были уже мертвы. Первые же двое остались живы. Один из них – отец того шалопутного мальца. Такая вот самоотверженная, но где-то нелепая и оттого какая-то негероическая смерть. А может быть, и глубоко закономерная. Ведь в Расее-матушке подвижничество зачастую соседствует, перемешивается, а то и рождается благодаря человеческой глупости и пакости.

      Закончив изложение драматического события с объяснимыми вариациями, Алексей Подлужный замолчал, переживая былое. Наконец он «вернулся» в настоящее и взглянул на Татьяну. У той лицо пожелтело, и на нём запечатлелась гримаса страдания.

      – У меня голова заболела, – прошептала она, прижимая пальцы к вискам. – Зачем ты мне это рассказал? Я не имею в виду твоего отца, – спохватилась она, опасаясь быть неправильно понятой. – Он у тебя настоящий мужчина. Зачем эти жуткие подробности? Некрасивые подробности. Они унижают… И потом, ты, кажется, упустил первоначальную цель рассказа. Причём здесь прокуратура?

      – Ничуть не бывало, – возразил ей Алексей. – Притом. Похоронив отца, мы с мамой стали искать правду. Но отовсюду нам отвечали, что пьяный скотник погиб по собственной безалаберности, а за батю нам назначили пенсию по случаю потери кормильца. Мол, чего вам ещё-то надо? И правды мы добились не в ЦК КПСС, откуда жалобы отсылались по инстанции, а в генпрокуратуре. Их задело, что какой-то салажонок бьётся за честь отца. И они взял мою жалобу под контроль. Тогда-то главного инженера совхоза и заведующую фермой и отдали под суд. Хотя и дали условные сроки.

      – Как всё это ужасно! – прошептала Серебрякова.

      – С каждой нашей встречей, Танюша, ты всё яснее понимаешь, – продолжал монолог Подлужный с некой затаённой болью и странной гордостью, – что я не аристократ. Не чистоплюй. Не лощёный денди в лайковых перчаточках. Что я – плоть от плоти простого народа. И, прости за высокие слова, своё служение вижу именно в наведении справедливости. Справедливости по закону. Потому я обязательно стану прокурором. Само собой, начну с прокурора района. Но добьюсь того, что стану генеральным прокурором СССР. Не для себя. Для страны.

      – Алёшенька, – спрятала от него своё лицо в ладонях девушка. – Ты хочешь быть прокурором, возиться с трупами, со всякой гадостью, с мерзостью… Ничего себе стезя – с уголовниками якшаться. Я боюсь, что из-за этого даже… могу тебя разлюбить.

      – Что ж, – непривычно жёстко и резко отчеканил тот. – Твоё право. Причаливать к берегу надо осознанно.