Хирурги человеческих душ. Олег Владимирович Фурашов

составляли также те, кто не в состоянии были заинтриговать даже распутного «стража публичной трезвости». Таковые составляли ничтожное меньшинство. Но составляли.

      «Мы вскрыли Клондайк литературных типажей! – восклицал Подлужный, обращаясь на досуге к практиканткам Юлии и Александре по поводу последней категории вытрезвленных фемин. – Мы с вами, славные мои помощницы, лицезрели падших и разложившихся алкоголичек, достойных пера Максима Горького, дабы он начертал часть вторую человеческой драмы под заглавием «На дне». Перед нами фланировали порочные и испорченные натуры, сгорающие от ненасытной страсти к зелёному змию и к другим… нехорошим излишествам. Чаю, что они вполне бы вдохновили Александра Ивановича Куприна на написание «Ямы» на современный лад, Ги де Мопассана – на новеллу про «Пышку», а графа Льва Николаевича Толстого – на новую версию о Катюше Масловой. Века минули, а в человеческой сути мало что меняется…».

      Практикантки, внимая куратору, заполняли очередные повестки и с иронией хихикали. И было от чего. Ведь высокопарные сентенции Алексея прикрывали разочарование и проистекали от того, что опыт общения с «вытрезвленными особами» до поры не приносил практической отдачи. И всё же… И всё же… И всё же на «номере» восемьдесят седьмом, под которым числилась фрезеровщица мотовозоремонтного завода Скокова Надежда Ивановна, произошёл прорыв.

      – Какой я свидетель? Ничего я не видела, ничего не знаю и ничего знать не хочу! Что за уголовное дело? – шумно возмущалась Скокова, размахивая повесткой и розовея грубоватым, моложавым и аляповато подкрашенным лицом.

      – Присядьте, Надежда Ивановна, – вкрадчиво пригласил её к приставному столику Подлужный, моментально разобравшись, что за вызывающе громогласной маской кроется, напротив, весьма стеснительная натура. – И тише, пожалуйста. Мы же не в заводском цехе. Шум станков нам не мешает. Я слышу вас, вы слышите меня.

      – Ладно, – приутихла Скокова. – Присяду.

      И она заняла место на стуле перед прокурорским работником, без конца одёргивая и поправляя на себе юбку.

      – Надежда Ивановна, – делая значительное выражение лица, разворачивал нить беседы следователь, – вы ещё не ведаете, что нам предстоит обсудить, а заранее отнекиваетесь. В повестке же я не имел права писать о том, что составляет тайну следствия. Разговор у нас должен состояться доверительный. Во всяком случае, мне бы того хотелось. Речь пойдёт об эпизоде, не слишком для вас приятном. Потому заблаговременно предупреждаю, что нас в нём в первую голову, именно в первую голову, интересуете не вы, а иная личность. Иная личность. Сейчас, надеюсь, вы догадаетесь, куда я клоню. Скажите, пожалуйста, 2 февраля 1986 года вы попадали в медицинский вытрезвитель Ленинского райотдела?

      – Попадала! Ну и что, – нахмурившись, с прежним вызовом ответила фрезеровщица. – Я за то уже отхватила, что мне причиталось.

      – Вот именно, Надежда Ивановна. Вот именно. Вы-то отхватили, а кое-кто до сей поры не отхватил, – сделал многозначительный упор на окончании предложения