Думки. Апокалипсическая поэма. Том второй. Артём Рящев

куда-то дальше даже стен моего кинотеатра – куда интересно он смотрит?! У меня же холодно сжималось где-то промеж лопаток каждый раз, когда новенькая снова и снова начинала свою грустную мелодию.

      – Тебе нравится? – спросил я Фенька.

      Мне захотелось отвлечь его, потому что мне не нравится, когда Фенек так смотрит, но он, занятый своими мыслями, не ответил и мне пришлось слегка его подтолкнуть.

      Фенек покачнулся и ухнул.

      – Ух! – сказал Фенек.

      – Тебе нравится? – снова спросил я его.

      – Не-а, – ответил он. – Грустно!

      – Но ведь все равно красиво? – сказал я.

      Фенек удивленно посмотрел на меня:

      – Как может быть красиво, если грустно?

      – Не знаю, – честно признался я.

      Наконец бесконечная мелодия кончилась.

      – Молодец! – похвалила новенькую Три Погибели, когда та запечатлела финальный аккорд. – Но если будешь ходить с голыми ногами, ты простудишься и умрешь!

      – Как? – спросил я зачем-то, потому, наверное, что против обычного, Три Погибели снова опустила подробности.

      – Мучительно! – пообещала Три Погибели.

      Тут даже я не стал бы спорить, потому что Три Погибели уж точно знала все о всех возможных и мучительных смертях.

      – Слушай! – приказала она, обращаясь к новенькой. – Присоединишься, когда я скажу! – и она занесла свои тоненькие и пергаментные, как у какой-нибудь мумии, ручки, возложила их на клавиатуру и принялась выбивать скрюченными пальцами полновесные аккорды.

      Сильные аккорды, глубокие аккорды. Аккорды слетали с клавиатуры рояля из-поз пальцев Три Погибели и падали к ее ногам, отскакивали от носков ее тупорылых туфель, рассыпаясь на отдельные нотки тысячами брызг, разлетались по всему кинозалу.

      Удивительно дело музыка. Льется, звучит, а о чем она придумана и не скажешь. Вот новенькая играла, про козу. Но ведь это я только так подумал, что играла она про козу. А что представилось Жене, например. Жене, например, ничего не представилось, он не музыку слушал, а новенькую разглядывал, это мы уже знаем. А если бы слушал, то что? Про что-нибудь другое, про что-нибудь свое, наверно. Или если согласиться, что новенькая играла про козу. Почему это было так печально?! Как звуки музыки могут зародить где-то у тебя во внутрях сопереживание себе, это же даже не слова? Эти звуки умеют что-то такое с человеком делать, что как бы сама душа у него начинает им подпевать.

      А вот Три Погибели играет совсем другую музыку, совсем не про грустную козу. У Три Погибели так выходит: идет с глазами сумасшедшими и обессмысленными, шагает большой как памятник по улицам полным людей и все ему по щиколотку, а в руках у него что-то навроде хоругви длинной-придлиной, скажем, такой же как и наши хоругви краснобархатной. И он несет эту свою хоругвь, зажав ее за палку крепкими руками, а она извивается, все небо почти собою загородила, извивается, как огромный летучий змей, как кровавый дракон.

      А вопрос вот в чем: откуда все это из музыки рождается?!

      – И-и-и-раз! –