Осенняя охота. Екатерина Златорунская

и сливами: кладовая вся забита, Валентине тоже не надо. В подвале мыши. Павел скосил траву, Анастасия убралась в доме, вывесили сушить половики. На велосипедах поехали в магазин за пивом, купили баранки и колбасу. После бани сидели на веранде до темноты, обсуждали, что еще нужно успеть до осени. На столе букет из веток калины, яблоки, свечи, комаров нет, но мухи.

      Павел смотрел на Анастасию: худая, усталая – как ее жалко, – чужая, но и своя, родная, – и жалость не давала ему покоя. Она чувствовала в его взгляде жалость, но пусть жалость, жалость – тоже любовь. Ночью они помирились. Без слов. Он обнял ее сильно, погладил по голове.

      Переехали в город вместе. Хотя главный вопрос – что дальше – остался на том же уровне непроясненности, Анастасия уже не могла обсуждать и думать, и Павел тоже.

      Павел предложил: «Давай отдохнем на море. Ты устала, я устал». Словно отпуск – выход.

      Анастасия не хотела в отпуск. Не было сил и желания. Она записалась на сентябрь в частную клинику неврозов. Но отправлять его одного тоже не хотелось: вдруг новое знакомство, новая Лиза и не унимающийся голос в голове, когда он не берет трубку: «Почему не отвечает, что делает, наверное, зачинает ребенка». Его любимое слово «зачинает» раздражало безумно, зачинать, чинить, и ей казалось, что вот зачатие и происходит – карандаш в точилке, стружки, стержень, фу. Зачатие – заячье слово.

      А за два дня до отпуска, во время близости – так они называли секс, – Павел был особенно нежен, особенно страстен, Анастасия подумала – как хорошо, он меня любит. Павел после с глупой улыбкой и почти слезами в глазах признался, что представлял, как они зачинают ребенка, и от этой мысли ему было особенно приятно. И ее сорвало. Какой ребенок, ты что, забыл, ты же знаешь все, уходи, уходи, уходи. Он собрался и ушел.

      Павел позвонил ей, когда она сидела во дворе дома с продуктами из «Вкусвилла»: не было сил идти домой. На скамьях ежедневное собрание собачниц: пожилая блондинка, стриженая тихая старообразная девушка, все время вспоминающая подробности из своей давней жизни в Японии, какую-то ерунду: например, там все пьют и живут в домах с плесенью на стенах, и много еще такого, неинтерес‑ ного.

      У японской девушки был очень грустный пудель, с красными гнойными глазами, стриженный под льва, а у блондинки, вспоминавшей былое – московские булочные и батоны размером со щук, ну ты преувеличиваешь, зачем мне это надо, – терьер, маленькая вредная собачка. Анастасия не любила собак. Но вчера, прожив в одиночестве целый день в их с Павлом квартире, она позвонила знакомой, заводчице корги, и та сказала, что вот если они с Павлом по-прежнему думают о собаке, у нее как раз есть прелестные щенки.

      Анастасия показала собачницам фотографию маленькой девочки-корги, рыженькой, мягкой, четыре недели от роду, цена по запросу, и блондинка затревожилась: собаку завести – это вам не игрушку купить, с ней надо играть, разговаривать и ходить как за ребенком! Анастасия встала с лавочки, чтобы только не про ребенка, только не про ребенка, и тут позвонил Павел: «Предлагаю последний раз», – очень