Осенняя охота. Екатерина Златорунская

обижается. Все ее переживания касаются только собственной старости. Анастасия уезжала от матери с тяжелым сердцем и долго не могла разгрузить душу. В старости матери, как в Кощеевом яйце, хранилась игла и ее старости, и смерти.

      Когда-то Настя приходила из школы после второй смены в темный и пустой дом – мама была на работе, – разогревала суп и ела без удовольствия, а потом наступал тяжелый темный час: казалось, что мама не придет и она останется одна в этом мире. Но мама приходила, а с ней и радость, и спокойствие: уроки сделаны, посуда вымыта, давай пить чай с конфетами.

      И вот он, этот час, наступал на Анастасию всерьез. Они даже перестали ссориться, изводить друг друга. Старость съедала все чувства.

      А еще два года назад они ссорились по-настоящему, горячо. Мать высказывала Анастасии, что та эгоистка, а та упрекала в эгоизме мать: «Оставляла меня у бабушки неделями, устраивая свою личную жизнь, а сейчас просишь меня – то массаж тебе, то в квартире убраться».

      – Да, – сказала мать, – ты жалеешь только себя, ты привыкла так жить, саму себя обслуживать.

      – Привыкла? То есть я сама выбрала это?

      Мать поджала губы:

      – Как ты со мной разговариваешь? Я тебя с рук не снимала, жопу подтирала.

      – А скоро я тебе буду жопу подтирать.

      – Я лучше отравлюсь, но не допущу этого.

      Как тогда стучало сердце! Как она плакала, как жаловалась Павлу: «Разве я эгоистка? Разве я виновата, ведь она прямым текстом говорит мне, что я сама виновата».

      Павел утешал: какие вы глупые. Давай Ирину Анатольевну завтра на чай пригласим. Ну ее.

      И все-таки позвали. Пили чай. Анастасия подлизывалась:

      – Мама, ты любишь чай, попробуй с мятой и лавандой, успокаивает.

      – Мне не надо, я и без успокоительных справляюсь.

      Но тогда в той палате никого не могла видеть, кроме мамы, даже Павла.

      Как мать смотрела на нее, как гладила ее ноги, руки, словно они вернулись в то время, когда Анастасия была младенцем. Мать выхаживала ее, как в первые дни жизни.

      В номер ей хотелось зайти как можно тише, но от граппы кружилась голова. Анастасия перепутала выключатели и включила свет в комнате вместо кухни, в ванной уронила шампунь.

      Она легла на краешек кровати. Павел лежал на расстоянии вытянутой руки, рядом, а мог бы спать где-то за тысячи километров от нее. Его тело она знала наизусть: изменение его очертаний в точных значениях на весах, волосы на груди, под мышками, родинки даже в самых интимных местах. Но о чем он думает, она давно не знала.

      – Ты пьяная?

      – Да!

      – Тогда не дыши на меня.

      – Ты меня любишь?

      Ничего не ответил. Притворился, что заснул. А может, и правда заснул. Погладила его по спине, по волосам. Он лежал неподвижно, но его тело отзывалось, дышало по-другому. Он повернулся и поцеловал ее.

      Анастасия проснулась в десять утра, Павла не было в номере. Он вернулся, когда она одевалась к завтраку. Где ты был? Ходил гулял, я взрослый человек, я что, не имею права. Анастасия не попросила Павла завязать