Дни святых страстей. Марина Каверина

тут спать, когда ты вечно мешаешь.

      Надулась. Совсем маленькой девочкой стала, бросила в меня злую прозелень глаз – под кожей стало зудеть.

      – Я опять во всём виновата, да?!

      Свет заливался в окна, и было его так много, что хоть вычерпывай и выливай обратно на улицу. Подумаешь, если кому-то на голову попадёт – то ведь свет, не тьма. Деревья стояли голые, пристыженные, сквозь пальцы заглядывали в окна и видели меня в одной сорочке, босую, с щипцами в руках.

      Я снова оглянулась. Она достала откуда-то яблоко и со снежным хрустом вгрызлась в него.

      – Кончай фокусы, не время уже.

      Устало улыбнуться зеркалу, чтобы не зарябило собственное лицо.

      – Где Глаша? – И снова противнейший хруст яблока. – Ну, что опять не так?

      Дверь всё-таки скрипнула, и я махнула ей рукой:

      – Скройся, ну же!

      Глаша вошла зареванная, вместо обычного выражения жаркой простой жизни – водянистые глаза без опоры. Я отложила щипцы.

      – Что случилось?

      Она покорно села в кресло, выпустила из рук пакет, из которого тут же выскочили яблоки. Разбежались по комнате, одно закатилось под кровать – поздороваться с пауками. От хруста свело челюсть и заломило в висках. Я погладила Глашу по плечам:

      – Ну тише, тише, – сама глянула туда, где за свесившейся до пола простыней хрустело яблоко. – Тише, говорю же. Что случилось?

      Тише-тише-тише. Заклинание, которое никогда не действовало.

      Глаша заревела пуще прежнего, и я провела по её лбу кончиками пальцев. Яблоко выпало, хруст прекратился, где-то за окном охнуло, по пальцам пробежал холодок и тут же юркнул под рукав. Рыдания стихали, как грибной дождик.

      – Что случилось? – на грани ласки спросила я. За спиной притихла, выпростала из-под кровати взгляд.

      Икая, Глаша дрожащим голосом сказала:

      – Соседка ваша, Маша… померла она.

      Я отпрянула, бедром снесла с комода остывающие щипцы – те сначала прожгли сорочку и ужалили кожу, а потом булькнули в неловкой тазик с водой, подняв пар и зашипев так, что у меня разом пропали все мысли.

      – Как? Ей же семнадцать лет всего…

      Глаша снова заревела, но успокаивать её у меня не было сил. Я села на кровать.

      – Она… – Глаша замахала руками, не то пытаясь справиться со слезами, не то отгоняя что-то от себя. – Она дьявола вызывала, а он её уби-и-ил!

      Я поджала губы. Тень из угла насупилась, моей ноги коснулось дыхание.

      Да-да, тише. Я знаю.

      Встав, достала валерьянку. Накапала лошадиную долю Глаше, потом понюхала пузырёк, скривилась и спрятала от греха подальше.

      – Как её дьявол убил?

      – Г-говорят, – приступ икоты она спрятала в стакане, – говорят, крови много. Я не заходила, испугалась…

      – Там что, дверь открыта? А полиция?

      Глаша снова зарыдала, и я больше ничего не добилась. Шикнув под кровать и в угол, быстро натянула платье, зашнуровала (зачем, спрашивается, Глаша ходит, если я сама всё умею?), затянула волосы и накинула на голову шаль.

      – Сиди здесь, – наказала ей. – Ничего не трогай, пыль не вытирай, книги не открывай.

      – Да я читать не умею! – крикнула мне в спину Глаша, но я уже выбегала на улицу.

      Окунулась в людей, чуть не задохнулась от неожиданности. Их было немного, но говорили они так, будто целый город зашёл на нашу улицу. При моем появлении расступились, замолкли. Я прошла до соседней двери в тишине и шагнула за порог.

      Чёрный смрад окутал меня с головой.

      Я схватилась за стену, медленно стекая в тёмный угол парадной. Смрад залился в лёгкие, как будто я нырнула на глубину и вдохнула воды. Остается только превратиться в русалку и сродниться с тиной. Бездумное, безвоздушное существование под присмотром морского царя. А когда я умру, меня похоронят в гробике из кувшинок и камышей.

      Из глубины маленькой квартирки доносились мужские голоса. Один – подобострастный и зычный, в котором я сразу обнаружила нашего дворника Якова. Второй – с холодком. Отмахиваясь от смрада, я вошла в коридор и вцепилась в обрывок фразы дворника:

      – У нас, знаете, по спиритаулам другая мамзель…

      – Спасибо за комплимент, – прервала я его зычный бас, который наверняка было слышно с улицы. Яков не смутился, только склонил голову, молча приветствуя, а когда я прошла мимо, поспешно перекрестился. Соседи научились меня не бояться (да будь я хоть ведьмой, всё-таки своя), но прислуга чуралась меня, словно чумную.

      Коридор упирался в высокого, широкоплечего господина, от которого издалека веяло холодом, ландышами и зимой. За его плечом смутно клубился туман, но чужое прошлое меня мало интересовало. Я заглянула ему в глаза – льдистые, но не ледяные, и абсолютно мёртвые, – и поздоровалась. Он слегка приподнял шляпу:

      – Чадов.

      – Ванда.

      Он, видимо, ждал продолжения – отчества или фамилии, рода деятельности