Укус анаконды. Наталья Евгеньевна Ильюшенкова

Викторович, Вас срочно вызывает начальник!

      Горемыкин подхватил свои бумажки и пустился чуть не бегом… Анна с Сергеем расхохотались: это ж надо так выслуживаться!

      – Баранов позвал, – сказал Сергей.– Невтерпеж узнать, что ты тут говоришь и дала ли уже признательные показания. Если не дала, то сейчас накрутит этого Горемыкина, чтобы дала.

      – А если не дам? Пытать, что ли, он меня будет?

      Анне вдруг стало весело. Она чувствовала, что все делается правильно, что никакого, ни малейшего состава преступления в ее деле нет, и что все по правде должно кончиться хорошо…

      Сергей посмеялся и сказал, что те времена, когда пытали, уже прошли. А сейчас если и пытают, то в основном опера бьют по зубам, но только тех, кого можно.

      – А кого можно?

      Сергей опять засмеялся.

      – Никого нельзя. Но они знают, что пьяный, например, вряд ли вспомнит после допроса, кто его бил. А если и вспомнит, то ему не поверят… Сильно разбушевавшимся попадает, а еще тем, кто сам им дает по зубам… Тебе точно не дадут: во-первых, женщина, во-вторых, журналист.

      – В общем, все, как в кино про ментов?

      – Все, как в кино про ментов… Ты обязательно обрати внимание, каким сейчас вернется Горемыкин.

      Горемыкин вскоре вернулся. Красный, потный, ни дать ни взять – Вася Кириллов, только тот смазливый и угодливый, а этот – несчастный и какой-то весь повисший. Словно однажды его повесили повисеть некоторое время в этой жизни, и вот он все и висит с тех пор, и никто его не снимет, а жить-то надо как-то, хоть и в висячем состоянии…

      – Что, начальство накрутило? – как бы беспечно спросил Сергей.

      Горемыкин тяжело вздохнул и продолжил допрос. Вернее, закончил, потому что Анна ничего больше говорить не стала. Перечитала показания, перечитал их и адвокат, Анна подписала, и Горемыкин ушел.

      Было уже поздно, около восьми вечера. Анна слышала, как меняется смена, и вредная уходит. Интересно, какая придет? Она напомнила Сергею, чтобы утром Володя также принес бутылку хорошего коньяку и уговорил смену принять. Адвокат посидел еще немного, просто так, чтобы Анне не было грустно, но вечно же он не будет с ней сидеть! Больше всего Анне хотелось, конечно, увидеть мужа и сына, но хоть адвокат весточку от них передал, и то слава Богу!

      Вернувшись в камеру, она поела посытнее, долго молилась, потом ей выдали матрас и она крепко уснула. Засыпая, вспомнила почему-то как заученные три фразы: «спокойно спят только люди с чистой совестью», «никогда ничего не подписывай на себя» и «в нашей системе если сам себя не посадишь, то никто тебя не посадит»… На этих последних словах она провалилась в сон…

      Она спала так крепко, что даже не слышала, как в шесть утра заорало радио, и проснулась только тогда, когда новый охранник пришел отбирать матрас и принес кипяток. Был он немного навеселе, видимо, успел тяпнуть принесенного Анниным мужем коньячку, не такой вредный, как круглый, но и не слишком добрый – какой-то не разговорчивый.