Операция «Молодожёны». Татьяна Кривчикова

такой резкой перемены и поспешил заверить:

      – Нет-нет, я правда не знаю. Честное слово!

      Детское восклицание про честное слово насмешило полковника, но внешне это никак не проявилось. Оставаясь мрачным, он достал из папки второй лист и официальным тоном зачитал:

      – «Красноармеец Ромашов проявил личную отвагу и мужество. После тяжелого и кровопролитного боя с превосходящими силами противника близ деревни Игнатово, в котором погибло больше половины его роты, в том числе ротный и взводный командиры, товарищ Ромашов, видя, что дух его товарищей находится в упадке, а немцы готовят новое наступление, поднялся из окопа и с криком «Ура!» бросился в атаку. За ним последовали и его, оставшиеся в живых, сослуживцы. Товарищ Ромашов первым ворвался во вражеский окоп, убил двоих немцев, ранил офицера, захватил в плен радиста, обеспечив, тем самым, взятие стратегически важной высоты и закрепления Рабоче-Крестьянской Красной армии на новых позициях на данном участке фронта…». Было такое, Василий Федорович?

      Выслушав, Ромашов кивнул:

      – Было.

      – Ну вот, а говорите не знаете за что вам медаль.

      – Я не думал, что за это. Сколько такого было…

      Полковник по-совиному склонил голову и скептически хмыкнул:

      – Хотите сказать, что каждый день подвиги совершали?

      Ромашов зарделся и зачастил, чуть запинаясь от волнения:

      – Нет, конечно. Вы не так меня поняли! Просто на фронте каждый день такое месиво… Кто это считает? Сегодня я, завтра еще кто-то. Этого не запоминают… Выжил – и хорошо. Уже как медаль. Я очень удивился, когда вы сказали, что у меня медаль. Я не думал…

      – Довольно, – полковник прервал его своим «священническим» жестом. – Дальше опять лирика. Все, что я хотел знать, я узнал.

      Летунов еще несколько раз допрашивал Фролову и Ромашову, в том числе и перекрестно. Их показания ни в чем не противоречили друг другу, или, во всяком случае, казалось, что не противоречили. Говорили они одно и то же, весьма складно, не сбиваясь и не путаясь. Все расставленные полковником ловушки они проходили удачно, и не было похоже, что их слова – это заученный текст. Оба они выражали уверенную готовность сотрудничать с НКВД. Но если в честность слов и намерений Фроловой полковник скорее верил, то личность Ромашова вызывала в нем глухое раздражение, и все потому, что каким-то верхним чутьем он чуял в нем подвох, но не мог ухватить этот подвох за хвост. Он не верил ни единому его слову и любую полученную от него информацию подвергал сомнению. Летунов сам себе не мог объяснить почему Ромашов вызывает в нем такую ярко выраженную профессионально критическую и человечески-отрицательную реакцию, и это злило его еще больше. Только ли в «обаянии честности» было дело, да и в нем ли вообще?

      Отчет о задержанных диверсантах вместе с личными соображениями полковника относительно обоих шпионов срочной зашифрованной телеграммой полетел в Москву.

      Через два дня вечером пришел ответ за подписью начальника Управления Особых отделов генерала Авакумова, повергший полковника в замешательство. Еще через