Операция «Молодожёны». Татьяна Кривчикова

Вы так просто об этом говорите.

      – А нужно говорить об этом сложно? Да, я какое-то время находился у немцев и проходил подготовку по диверсионной работе. Вероятно, это можно назвать переходом на сторону врага чисто внешне. Но внутренне я никогда не был на их стороне.

      – Ах, вот в чем дело. Та же песня, которую пела мне Лидия Николаевна, только под другим соусом. Это философия, Василий Федорович. Продукт мыследеятельности. А я имею дело с фактами. Философия суть внутренняя идея, факты – это результат внешних действий. Мне все равно какую философскую базу вы подгоняете под свои действия, мне важны действия, которые совершаете. Вы совершаете предательство, значит вы предатель. Ваша философия – это попытка оправдать трусливые действия.

      – Я руководствовался не трусостью.

      – А чем?

      – Я не боялся умереть от пули или осколка на поле боя, поймите. Умереть в бою – это то, к чему я был готов. Убивают меня – убиваю я, все честно. Но я не могу убивать людей, если у них в руках нет оружия, направленного против меня. И я не могу напрашиваться на смерть, когда на меня из противоположного окопа не целится мой враг. И если вообще окопов нет. Без окопов человек не боец, а убийца… Меня не собирались убивать, пока я был в плену…

      – Да и философия-то у вас какая-то гнилая! – фыркнул полковник. – И все-таки давайте уясним непонятный мне момент. Еще раз. Записывай внимательно, Коротков. Вы пошли на фронт добровольно?

      – Да. Я уже говорил.

      – Ничего, ответите столько раз, сколько потребуется, не переломитесь. Вы понимали, что можете умереть на фронте?

      – Да.

      – Вы готовы были умереть?

      – Да, конечно.

      – И вы совершили предательство, спасая свою жизнь?

      – Нет.

      – Что «нет»? Вы же только что сознались, прямым текстом сказали, что перешли на сторону врага, – полковник скривился. – Пусть даже, по вашим словам, чисто формально.

      – Не свою жизнь.

      Летунов растерялся.

      – А чью?

      – Товарища.

      – Какого товарища?

      – Лёвы Прыгунова. Он был ранен. В окопе мы вдвоем остались. К нашим уйти не представлялось возможным, а немцы уже подходили. Если бы я не сложил оружие, они бы его добили, а так он остался жив.

      – …И тоже попал в плен. И тоже наверняка стал предателем, как и вы.

      – Да, он тоже попал в плен. Но зато он остался жить.

      – А вы, прежде чем его спасать, спросили у него хотел ли он жить в немецком плену?

      – Он был без сознания…

      – Ну конечно.

      Полковник долго, не меньше минуты смотрел в голубые бесхитростные глаза Ромашова.

      – Потрясающе кривая логика! – воскликнул он в итоге и брехливо рассмеялся. – Вы знаете, меня не покидает ощущение, что вы мастерски дурите мне голову!

      – Я не дурю вам голову. Просто поймите, что жизнь гораздо сложнее упрямых фактов. Намеренное упрощение жизненных процессов также губительно, как и их усложнение.

      – Так, – полковник треснул кулаком по столу. – Достаточно на этом. Конвой!

      Ромашова увели. Коротков чесал в затылке, читая про себя протокол,