Операция «Молодожёны». Татьяна Кривчикова

плохого не сделали… Мы сдались. Добровольно!

      – Вы предатель, Ромашов. Вы перешли на сторону врага. По-вашему, этого недостаточно, чтобы поставить вас к стенке?

      – Я сделал это временно… Спасая жизнь.

      – Временно… Нет ничего более постоянного, чем временное. Знаете, как называется это ваше временное? Это коллаборационизм. Вам знакомо это слово? Ну конечно знакомо, вы же учитель, образованный человек.

      Ромашов резко поднял голову, уставился на полковника прямым и простым как железный прут взглядом. Виноватым он себя явно не считал, но спорить не посмел. Или не счел нужным. На лице его было написано несогласие сказанному, упрямый глухой протест и в тоже время… какая-то душевная покорность происходящему. Летунов никак не мог взять в толк что он пытается сыграть.

      – Откуда вы знаете немецкий язык?

      – Изучал в школе. И от мамы, она была учителем немецкого. Она говорила, что у меня способности к языкам.

      – Странно, что вас не взяли в переводчики.

      – Меня хотели взять… Но не успели.

      – Не успели, ага… Кстати… – полковник задумчиво почесал кончик носа и перескочил на другую тему, хотя это было вовсе и не «кстати»: – …Кстати, а почему немецкие вербовщики обратили на вас внимание? Вы выражали антикоммунистические настроения?

      – Да. По большей части нарочитые.

      – Поясните.

      – Я видел как обращались с попавшими в плен бойцами. Я сам был одним из них. Нас морили голодом, холодом, измождали непосильной для вечно голодного человека работой. Нас истребляли, понимаете? Единственным шансом вырваться было обратить на себя внимание вербовщиков. Чтобы выбраться из концлагеря и попытаться вернуться домой нужно было заинтересовать собой. У меня есть вопрос к советской власти. Моего деда раскулачили и сослали в Сибирь, он там умер и я даже не знаю где его могила. Я любил его. Я знаю, что он был хорошим человеком, трудолюбивым и честным. Он не был зажиточным, он просто умел работать на земле… И я не понимаю за что он должен был сгинуть неизвестно где! За то, что у него была лошадь, а у его соседа не было? Вот такой у меня вопрос.

      – И вы рассказали эту душещипательную историю вербовщикам.

      – Вы иронизируете… Это обидно. Да, я рассказал, когда меня пригласили на разговор. В моей анкете, которую все красноармейцы заполняют при попадании в плен, был указан раскулаченный дед. Это, видимо, их заинтересовало. Они искали неблагонадежные элементы, имеющие счеты к советской власти. Я решил сыграть на этом, развить свою личную обиду в общее неприятие к власти и государству.

      – А на самом деле вы любите советскую власть, хотя и имеете к ней некоторые болезненные вопросы?

      – Опять ирония? Может быть, вам трудно поверить, но я люблю свою Родину. Я люблю свою землю, свой народ. И сколько бы вопросов у меня не было к власти, это не меняет того обстоятельства, что другой Родины у меня нет и быть не может. Родина как мать – одна и на всю жизнь.

      Полковник пристально посмотрел на Ромашова и язвительно ухмыльнулся:

      – Убедительно