Гвианские робинзоны. Луи Буссенар

на трут. Ну что, вы довольны нашим беглым уроком по экваториальной ботанике?

      – Я просто счастлив, нет, очарован. Раз уж матушка-природа так хорошо выполняет свою функцию кормилицы, то мне нужно пользоваться ее плодами…

      – Вы хотите сказать, нам, мой дорогой мальчик.

      – Ну конечно, месье Робен, это я к слову. Я, видите ли, собираюсь работать за четверых, с пользой расходовать все свое время, привести все в порядок, научиться делать инструменты, собирать урожай и в конце концов стать настоящим робинзоном, таким, про каких даже в книжках не пишут.

      – Я не сомневаюсь в ваших добрых намерениях, мой друг. Мне известна ваша отвага. С завтрашнего дня нам предстоит тяжелый труд. Дети пока не смогут сколько-нибудь значительно помогать нам в работе. А нам нужно обеспечить их существование, так же как и их матери. Мой старый Казимир, несмотря на его храбрость, довольно слаб из-за болезни и возраста. Так что забота о пропитании ложится почти исключительно на нас двоих. Ангоссо вскоре нас покинет.

      – Верно. Наш добрый дикарь… Когда я говорю «дикарь», я не имею в виду ничего дурного, дикарь – это такой человек, который никогда в жизни не видел Июльской колонны. Я очень привязался к нему, да что там, он стал среди нас своим. Прежде негры производили на меня довольно странное впечатление, но теперь я вижу, что среди них встречаются достойные люди. Кстати, вы мне напомнили о деньгах, которые я должен ему заплатить. Пускай подходит к кассе… Эй, Ангоссо! Ангоссо!

      – Что хоти, муше? – отозвался чернокожий.

      – Что хоти, что хоти… Я хочу отдать тебе две твоих монеты по сто су, твои меченые су, ну, столбики.

      – О да. Ангоссо довольный.

      – Я тоже очень доволен. Мы все в восторге от твоей помощи. Вот твои деньги, дружище, – закончил он, отдав ему обе пятифранковые монеты.

      Лесной негр, получив оплату, на мгновение застыл перед парижанином с разинутым ртом. Его круглые глаза с фарфорово-белыми зрачками не могли оторваться от серебряной цепочки с зеленым нефритовым скользящим кольцом, к которой были прикреплены карманные часы Николя.

      – О, – с вожделением бормотал он, – он красивый.

      – Двадцать три франка тридцать сантимов, куплено на пряничной ярмарке, считай, даром достались.

      – Слишком много красивый!

      – Пф-ф! Обычная парижская безделушка. Послушай-ка, господин бони, если они тебе по нраву, то они твои. Ты был так любезен с нами, я тоже хочу доставить тебе небольшое удовольствие. Вот тебе, почтенный лодочник, – сказал он, снимая цепочку.

      Ангоссо даже побледнел от счастья, взяв часы кончиками пальцев с какой-то опасливой радостью.

      – Этот штука для моя? – с тревогой спросил он.

      – Этот штука для твоя, – ответил Николя, в восторге оттого, что смог выразиться по-креольски.

      На мгновение бони остолбенел, словно раздавленный нежданным счастьем.

      Затем, не говоря ни слова, он бросился к высокой