Верь мне. Елена Тодорова

это за клоунада, Дань? – выпаливаю, едва оказываемся на террасе. – Зачем он на ней женится? Любит? Скажи?!

      Шатохин растерянно пожимает плечами и как-то виновато отводит взгляд.

      – Я сам ни хрена не понимаю, Сонь, – толкает после паузы. – Не любит, конечно. Говорит, что… – вздыхает. – Так, мол, надо. Какие-то свои планы строит.

      Кажется, что знает больше. Всего не рассказывает.

      Надо! С ума сойти!

      – Он… Он нашел Христова? Скажи, пожалуйста! Я никому не выдам… Жизнью клянусь!

      Даня отворачивается. Долго молчит. Но я и без слов догадываюсь, к чему все идет.

      – Нашел. И все узнал, – обрушивает Шатохин, наконец. – Только это уже неважно теперь, понимаешь?

      Не понимаю. Но зачем-то киваю.

      Сердце обрывается. И пропадает. Не чувствую его. Совершенно. В груди – свистящая пустота.

      Как я еще стою на ногах? Сама удивляюсь!

      – А ты как? – заставляю себя переключиться. – Как у тебя дела?

      – Порядок.

      – Ладно… – пожевав губы, шумно втягиваю носом воздух. – Пойду.

      – Подожди… – тормозит меня Шатохин, прихватывая пальцами у локтя. – Я хотел сказать, Сонь… – впервые вижу, чтобы слова ему так трудно давались. Хотя, возможно, мне так только кажется. Потому как у самой сознание подтормаживает. – Дай ему какой-то сигнал, что остался шанс… Что, блядь, готова когда-нибудь его простить…

      – Ты не знаешь, что он сделал! – выпаливаю задушено.

      – Знаю! – перекрывает мой крик Даня. Не нужно никаких слов, чтобы догадаться – осуждает Сашку. И при этом, не добавляя аргументов, смеет требовать: – Дай ему сигнал.

      И уходит.

      Я закрываю глаза. Долго к себе прислушиваюсь. И все, что чувствую, это фееричное возвращение сердца. Оно устраивает внутри меня настоящий фестиваль песен, салютов и акробатических плясок.

      Полторацкий одобрил бы Данин совет. Но я сама… Чего хочу я?

      Осознаю лишь то, чего точно не хочу… Чтобы Георгиев женился на Владе!

      Дверь на террасу открывается. В стремлении продлить свое одиночество, машинально сбегаю по ступенькам вниз и, прижимаясь к стене, прячусь за удушающе ароматными кустарниками жасмина.

      – Зря вы помешали ее устранить, – в этом истеричном шепоте тяжело узнать идеальную Владу Машталер. Сомневаюсь, пока она не продолжает чуть более спокойно: – Папа бы все решил правильно. Ваш же план не разорвал их связь.

      – Закрой рот, – припечатывает Людмила Владимировна, не особо церемонясь с этой Барби. – Ни я, ни мой сын никогда не будем замешаны в подобном!

      – Но…

      – Я сказала, успокойся. Не пори горячку, Влада. Не заставляй меня в тебе разочаровываться. Это что, вообще, за истерики? Ты как себя ведешь? Ты же леди! Не дворняга какая-то, чтобы срываться в паническую атаку, едва только замаячили проблемы. Эта девчонка лучше тебя держится! Где это видано? Расстраиваешь меня, Машталер!

      В моей голове не рождается ни единой здравой мысли. И эмоций, впрочем, тоже