Верь мне. Елена Тодорова

хохот. Не думал, что способен. После всего, что пережил, все, что ощущал там, где должен рождаться смех – удушливый ком.

      Как тут не смеяться, если Соня расписывается под признанием, что чувства и с ее стороны живы?

      Особенно, когда она, после воды, прикладывает меня в грудь через кухонное полотенце.

      – Да подожди… Подожди ты… – дернув за ткань, выдираю из ее рук этот щит. И она тут же замирает. Глаза на пол-лица. Дыхание по нарастающей. – Знаешь, что было самым мучительным в первые недели? – толкаю шепотом. – Не думать о том, как ты там… Одна в огромном чужом городе… А ты, оказывается, нашла себе папика! Продалась, как шлюха. Тебе нужны были деньги? Почему ты не позвонила мне? Почему, блядь?! Я бы тебе помог! Сука, просто так, понимаешь?! Но ты натрахалась и приехала рассказывать тут всем про какую-то ебучую любовь! Зачем?! Какого хуя тебе там не сиделось, Сонь?!

      – А ты сам чем тут занят?! Не трахаешься? – взрывается в ответ неожиданно.

      И меня шатает. От сомнений, которые взбаламучивают мое больное нутро вопреки любой логике.

      Вдруг все не так, как я вижу? Вдруг не было у нее ничего и ни с кем? Вдруг она реально только моя, только со мной, только меня?

      Нет… Нет… Нет…

      Это невозможно!

      – Я никогда не говорил, что секс для меня – только про любовь! Честно, Сонь? Ты, блядь, обесценила для меня и первое, и второе! Не прет ничего теперь. Я, сука, мертв, понимаешь?

      – Прекрати… Я ничего тебе доказывать не собираюсь… – пытается меня остановить.

      Но слишком слабо.

      – Я вчера, знаешь, о чем пожалел?

      Едва заметно мотает головой.

      Я провожу по лицу ладонью. Смахиваю раздражающую влагу. Наклоняюсь ближе. Давлю в низ ее живота членом. И… Медленно тянусь рукой к ее лицу. Я себя буквально убиваю. Но смысла в этой жизни так и так нет. Поэтому я даю себе волю сгореть от профицита сумасшедших ощущений.

      Большим пальцем дотрагиваюсь до уголка мягких розовых губ. Разбухание ядер всех клеток организма. Взрыв. И я в очередной раз разлетаюсь на куски.

      Эта смерть особенная. В ней гибнет все плохое. И выживает любовь.

      Любовь – все, что я чувствую, когда делаю первый вдох в своей новой жизни.

      – Эти губы мои, кому бы ты их после меня ни дарила… Они мои, Соня!

      Она не шевелится. Не пытается меня остановить: ни словом, ни действием.

      Я же растираю пухлую плоть, оттягиваю, одержимо и все еще нежно ласкаю. Наше общее дыхание становится таким шумным, что, кажется, способно разбудить весь дом. Оно бьет по вздыбленным нервам. И пробуждает все оттенки похоти.

      – Вчера я пожалел, что не убил тебя в ту ночь, Соня, – жестко выпаливаю, не испытывая ни малейшего сожаления от того, как эта информация действует.

      Она дергается, роняет на пол бокал и в оглушающем звоне битого стекла, наконец, припечатывает обеими ладонями меня в грудь. Вместе с пронизывающим плоть жаром сознание рвет до одури взбудораженный шепот:

      – Я никогда не спала с Лаврентием. Ни с кем тебе