Куншт-камера. Алексей Розенберг

мол, это Петр Фомич написал, но все и так было ясно. Просто на такое письмишко, кроме как Петр Фомич, более никто среди знакомых Михаила Евгеньевича способен не был. Поэтому-то Михаил Евгеньевич и решил, что, мол, раз нет подписи, то анонимка, ясное дело, творение рук Петра Фомича. А надо сказать, что Петр Фомич был не в курсе анонимки, и даже не предполагал, кто мог написать такое письмо, да еще и повернуть дело так, что Михаил Евгеньевич однозначно подумал на него. Сам-то Петр Фомич был не чужд до сочинительства всякого рода анонимных пасквилей, но Михаилу Евгеньевичу он ничего такого не сочинял и не посылал. Вот Какису, Арнольду Серафимовичу, посылал. И даже не одно. Так то же Какис. А что бы Михаилу Евгеньевичу – ни разу! М-да…

      Нет, ну черт знает что! Какис этот, Арнольд Серафимович, подлец, конечно, рассказывал Михаилу Евгеньевичу, что получал анонимки от Петра Фомича, вот Михаил Евгеньевич и решил, что без него тут не обошлось. А ведь обошлось – не писал Петр Фомич этой чертовой анонимки! Ну, может, конечно, и имел такие намерения, однако не писал! И все равно Михаил Евгеньевич думает на него, невзирая на то, что анонимное письмо было подписано собакой Какисом. Даже подчерк этого Какиса, будь он не ладен. Ведь если бы Петр Фомич надумал бы писать анонимку Михаилу Евгеньевичу, то разве стал бы подделывать подчерк Какиса и, тем более, подписываться такой дурацкой фамилией? Да такую фамилию и без ошибок-то черта с два напишешь! А подчерк? Пальцы сломать можно! Эвон, какую мозоль натер! Ну, ни чего! Теперь-то он этому чертову Какису такую анонимку напишет, такое письмецо состряпает, что тот от возмущения свои штиблеты, скотина, сожрет! А то ишь, тоже мне, Какис нашелся…

      Апокалипсис

      Свистунов сидел развалившись на стуле перед распахнутым окном, одной рукой лениво отмахиваясь от назойливых мух и почесывая потное волосатое пузо, а другой ковыряясь в зубах ржавым гвоздиком.

      Солнце беспощадно палило Свистунова, отчего стекающий ручьем пот уже собрался в приличную лужу под стулом. Но Свистунов не делал ни малейшей попытки укрыться от палящих лучей, и даже, казалось, наоборот получал от этого некое удовольствие, чего не скажешь о Маргарите Петровне, супруге Свистунова, так же изнуряемой духотой, но, в отличие от Свистунова, предпринимающей робкие попытки спрятаться в каком-нибудь хоть на толику прохладном месте. Однако таких оазисов в квартире не находилось, и изможденная Маргарита Петровна обессиленно слонялась из комнаты в комнату, бубня вялые проклятия разыгравшейся не на шутку жаре.

      Лишь только кот Свистуновых, наделенный за какие-то прегрешения кличкой «Скотина», проявив не дюжую смекалку, и немыслимым усилием воли преодолев врожденный комплекс водобоязни, уютно устроился в уборной, забравшись в сливной бачок, в котором вода хоть и далека была от прохладного состояния, но все же вполне себе комфортно отражала нападки чудовищной духоты.

      И такой духоты, что ходики на стене растеклись стрелками по циферблату, и с глухим трагическим всхлипом «Бом» сделали сепуку, рассыпавшись мокрыми от пота шестеренками. И вывалив из нутра