Хвост. Алек Янц

они наверняка уже уехали в Центр… и Яна с собой забрали.

      ТОЛСТУШКА: Да, сидим.

      МЫШЬ: Я бегу!

      Мышь подорвалась, умылась наспех, схватила первый попавшийся свитер, небрежно завязала волосы и решила, что ничего не будет делать с хвостом – пусть болтается. От кого прятать – от них, что ли? Красить глаза? Да к черту. Вчера они видели ее такой, какой не видел никто, и вряд ли забудут это зрелище – тут уже никакие краски не помогут. Мышь вывалила все учебники на кровать, и закинула пустой рюкзак на плечи. Она возьмет только чётки, да, только их.

      Мелкий даже не дернулся, когда его потрепали по голове – ужасно кривые линии, хоть бы кисть держать научился – и ничего не сказал, когда Мышь буквально выбежала из комнаты. Запрыгнула в ботинки. Отыскала среди курток коробку с пирожными.

      – Мышоночка!

      Мамочка выскочила из кухни и, переваливаясь, и понеслась к ней как курица, от которой пытается сбежать яйцо – прямо из-под задницы.

      – Ты куда?

      Мышь испуганно сунула коробку в рюкзак – не шурши, не шурши, чертов пластик! – и повернулась к Мамочке, открыв рот, из которого уже должны были политься оправдания… но они так и застряли в горле. Ага. Ну да. И куда? В субботу, посреди дня, с такими страшными пылающими глазищами.

      – Да я тут… – Мышь краем глаза поймала движение, ощутила его – черт – внизу, но она не собиралась опускать глаз! – Вот…

      Мамочка могла бы что-то подсказать, предположить, но она молчала, глядя возмущенно, будто Мышь не имела права никуда идти, а та впервые заметила, как родительница похожа на Мелкого, когда насуплена – точнее, он похож на нее. И щеки у обоих такие же круглые.

      – Да я просто… – сочинять ложь из ничего оказалось сложнее, чем представлялось, тем более, что она почти – до сегодняшнего дня – никогда не врала. Между ними с Мамочкой не было никаких тайн: она знала все о Подружке, знала все проблемы дочери, узнала даже о хвосте… потому что до этой недели у ее дочери не было ничего, что можно было бы скрывать… о чем вообще можно было бы знать, – Я просто к Подружке.

      Все когда-нибудь использовали этот метод «иду к лучшей подруге». Другое дело, что Мышь никогда не пыталась улизнуть из Норы… вот так. Слабо, как раненый воин, кровью истекающий, но не сдающийся, он пополз по ноге и обвился вокруг ляжки, передавливая вену. Кровь отлила, ногу закололо, и это выдало ее неуверенность, наверняка выдало!

      – К Подружке? – так и есть, голос Мамочки звучал недоверчиво, – у нее что, своих дел нет?

      – Мы с ней будем… готовиться. К Мучильне.

      – Ты? И Подружка? – Мамочка вот-вот подумает, что она лгунья. Мышь же не врала, да как она, как она вообще… она что, не любит маму, она что, ее не уважает, она что…

      «Да пошел ты к черту! Сама решу!»

      Мышь впилась в чешую, раздирая об нее ногти до крови, и он упал обессиленно. Но он проснулся. Он, гад такой, проснулся. Она должна узнать, как заставить его заткнуться снова. Узнать, как Толстушка… как она прожила со своим столько лет. Как выжила.

      –