Наши за границей. Где апельсины зреют. Николай Лейкин

Николай Иванович.

      – Утопленник и есть, – поддакнул Конурин. – Сойдемте вниз и посмотримте. Уж не бросился ли грехом кто-нибудь в воду из этого самого ресторана, что на сваях стоит? С пьяных-то глаз долго ли! В голову вступило, товарищи разобидели – ну и… Со мной молодым раз тоже было, что я на Черной речке выбежал из трактира да бултых в воду… Хорошо еще, что воды-то только по пояс было. Тоже вот из-за того, что товарищи мне пьяному что-то перечить начали. Пойдем, Николай Иванович, посмотрим.

      – Да, пойдем. Отчего не посмотреть? У нас делов-то здесь не завалило! На то и приехали, чтоб на всякую штуку смотреть. Идешь, Глафира Семеновна?

      – Иду, иду. Где здесь можно спуститься вниз? – обозревала она местность. – Вон где можно спуститься. Вон лестница.

      Они бросились к лестнице и стали спускаться на берег к воде. Иван Кондратьевич говорил:

      – То есть оно хорошо, это самое море, для выпивки, приятно на берегу, но ежели уж до того допьешься, что белые слоны в голову вступят, то ой-ой-ой! Беда… Чистая беда! – повторял он.

      VII

      На крупном песке вроде гравия, состоящем из мелких красивых разноцветных камушков, действительно что-то лежало, но не утопленник. Глафира Семеновна первая протискалась сквозь толпу, взглянула и с криком: «Ай, крокодил!» – бросилась обратно.

      – Пойдемте прочь! Пойдемте! Николай Иваныч, не подходи! Иван Кондратьич! Идите сюда! Как же вы бросаете одну даму! – звала она мужчин, уже стоя на каменной лестнице.

      – Да это вовсе и не крокодил, а большая белуга! – откликнулся Конурин снизу.

      – Какая белуга! Скорей же громадный сом. Видишь, тупое рыло. А белуга с вострым носом, – возражал Николай Иванович. – Глаша! Сходи сюда. Это сом. Сом громадной величины.

      – Нет-нет! Ни за что на свете! Я зубы видела… Страшные зубы… – слышалось с лестницы. – Брр…

      – Да ведь он мертвый, убит…

      – Нет-нет! Все равно не пойду.

      А около вытащенного морского чудовища между тем два рыбака в тиковых куртках, загорелые, как корка черного хлеба, пели какую-то нескладную песню, а третий, такой же рыбак, подсовывал каждому зрителю в толпе глиняную чашку и просил денег, говоря:

      – Deux sous pour la représentation! Doux sous…[32]

      Подошел он и к Ивану Кондратьевичу и протянул ему чашку, подмигивая глазом.

      – Чего тебе, арапская морда? – спросил тот.

      – За посмотрение зверя просит. Дай ему медяшку, – отвечал Николай Иванович.

      – За что? Вот еще! Стану я платить! Тут не театр, а берег.

      – Да дай. Ну что тебе? Ну вот я и за тебя дам.

      Николай Иванович кинул в чашку два медяка по десяти сантимов.

      – Иван Кондратьич! Вы говорите, что этот крокодил мертвый? – слышался с лестницы голос Глафиры Семеновны, которая, услышав пение, несколько приободрилась.

      – Мертвый, мертвый… Иди сюда… – сказал Николай Иванович.

      – Да мертвый ли?

      Глафира Семеновна стала опять подходить

32

Два су за показ! Два су…