Наши за границей. Где апельсины зреют. Николай Лейкин

удовольствие в костюмах! Так, в Ниццу мы теперь едем. Так-так… Ну а за Ниццей-то уже Италия пойдет?

      – Италия.

      – А далеко ли она все-таки оттуда будет?

      IV

      Кондуктор, взяв два с половиной франка «пур буар»[14], хоть и дал слово не впускать никого в купе, где сидели Ивановы и Конурин, но слова своего не сдержал. На одной из следующих же станций спавший на диване Конурин почувствовал, что его кто-то трогает за ногу. Он открыл глаза. Перед ним стоял мрачного вида господин с двумя ручными чемоданами и говорил:

      – Je vous prie, monsieur…[15]

      Он поднимал чемоданы, чтобы положить их в сетку.

      – Послушайте… Тут нельзя… Тут занято… Тут откуплено!.. – закричал Конурин. – Кондуктор! Где кондуктор?

      Пассажир продолжал говорить что-то по-французски и, положив чемоданы в сетку, садился Конурину на ноги. Конурину поневоле пришлось отдернуть ноги.

      – Глафира Семеновна! Да что же это такое с нами делают! Скажите вы этому олуху по-французски, что здесь занято! – будил он Глафиру Семеновну, а между тем схватил пассажира за плечо и говорил: – Мусью… Так не делается. На ноги садиться не велено. Выходи.

      Тот упрямился и даже оттолкнул руку Конурина. Глафира Семеновна проснулась и не сразу поняла, в чем дело.

      – Позовите же кондуктора. Пусть он его выпроводит, – сказала она Конурину.

      – Матушка. Я без языка… Как я могу позвать, ежели ни слова по-французски!

      – Кондуктер! Мосье кондуктер! – выглянула она в окошко.

      Но в это время раздалась команда «en voitures», и поезд тронулся.

      – Вот тебе и франко-русское единство! – бормотал Конурин. – Помилуйте, какое же это единство! «Вив ля Франс, вив Рюсси», взять полтора франка, обещать никого не пускать в вагон – и вдруг, извольте видеть, эфиопа какого-то посадил! Это не единство, а свинство. А еще «вив Рюсси» сказал.

      – Да уж, это «вив Рюсси»-то я еще в Париже в ресторане Бребан испытал, – сказал тоже проснувшийся Николай Иванович. – И там гарсон сначала «вив Рюсси», а потом на шесть франков обсчитал.

      Пассажир угрюмо сидел в купе и расправлял вынутую из кармана дорожную шапочку, чтобы надеть ее на голову вместо шляпы. Ехали по туннелю. Стук колес раздавался каким-то особенным гулом под сводами.

      – Все туннели и туннели… – сказала Глафира Семеновна. – Выедем из туннеля, так надо будет открыть окно, а то душно здесь, – прибавила она и стала поднимать занавеску, которой было завешано окно.

      – Из Ниццы Италия уж совсем недалеко.

      – Ну а все-таки дальше, чем от Петербурга до Новгорода?

      – Ах, как вы пристаете, Иван Кондратьич! Ей-ей, не знаю.

      – И ты, Николай Иванович, тоже не знаешь? – обратился Конурин к спутнику.

      – Жена не знает, так уж почем же мне-то знать! Я человек темный. Я географии-то только моря да реки учил, а до городов не дошел, – отвечал Николай Иванович.

      Конурин покачал головой.

      – Скажи на милость, никто

14

На чай.

15

Прошу вас, сударь…