Русская эмиграция в борьбе с большевизмом. Группа авторов

жизнь свою на задворках Европы? Мы, о которых сказал поэт:

      Не склонившие в пыль головы

      На Кубани, в Крыму и в Галлиполи…

      Это и есть смысл нашей жизни: предпочитать смерть – пыли».

      В данном случае перед дверью «партклуба» была пыль; за дверью стояла – оскаленная смерть…

      Третьего не было…

      Было восемь часов и три четверти…

      Белый вечер, сырой и теплый, висел над «Ленинградом». Звонки трамваев, шарканье человеческих гусениц по панелям, стук собственного сердца – частый и тревожный – вот и все, что воспринимало сознание. И еще оно восприняло ясно и четко, что у подъезда Партклуба стоит милиционер, что ворота в проходной двор в соседнем доме заперты на солидный висячий замок и остается единственный путь бегства – на Кирпичный переулок…

      Прошли перед «мильтоном». Он скосил на нас глаза и отвернулся… Выглянули на него из-за угла Кирпичного. О счастье! «Мильтон» неторопливым шагом побрел к Гороховой… Путь, значит, свободен!..

      – Смотрите не отставать, – говорю я спутникам, чувствуя, как мой голос звучит отчаянием кавалерийской атаки.

      Тяжелая дверь еле поддается…

      Я знаю наверное, что на этот раз – все будет…

      В прихожей полумрак. Товарищ Брекс беседует о чем-то с маленьким черноватым евреем; они оба склонились над какими-то списками. Еврей в чем-то упрекает тов. Брекс, и она, видимо, сильно смущена. Низкая лампа освещает их лица. Прямо перед нами лестница наверх, налево вешалка – мы уже здесь все знаем.

      – Распишитесь, товарищи, и разденьтесь, – кидает торопливо т. Брекс, показывая на вешалку, и продолжает свое объяснение.

      «Федоров, № партбилета 34», – вывожу я неровным почерком…

      Дима лепит кляксу, Сергей на сей раз не вынимает уже «партийного» билета…

      Поднимаемся наверх, идем по коридору, видим в конце коридора зал с буфетной стойкой и далее – вход в коммунистическое общежитие.

      Из-за стойки выходит какая-то сухощавая молодая женщина и идет нам навстречу. Я с портфелем под мышкой, вежливо расшаркиваюсь:

      – Доклад товарища Ширвиндта?

      – Дверь направо…

      – Очень благодарен, товарищ…

      Тяжелая, почти до потолка, дубовая дверь… Как сейчас помню медную граненую ручку… Кругом роскошь дворца.

      Нет ни страха, ни отчаяния, ни замирания сердца… Впечатление такое, точно я на обыкновенной, спокойной неторопливой работе…

      Дверь распахнута. Я одну-две секунды стою на пороге и осматриваю зал. Десятка три голов на звук отворяемой двери повернулись в мою сторону… Бородка тов. Ширвиндта а-ля Троцкий склонилась над бумагами… Столик президиума – посреди комнаты… Вдоль стен – ряды лиц, слившихся в одно чудовище со многими глазами… На стене «Ильич» и прочие «великие». Шкапы с книгами. Вот все, что я увидел за эти одну-две секунды…

      Закрываю за нами дверь…

      Я говорю моим друзьям одно слово: «можно», и сжимаю тонкостенный баллон в руке…

      Секунду