Ключ Сары. Cосед (сборник). Татьяна де Ронэ

отправляют куда-то на работу. В то время мы не предполагали, что с ними может случиться что-либо плохое. Я помню, как кто-то сказал: «Это французская полиция, значит, им не причинят вреда». Поэтому мы и не забеспокоились. А на следующий день, несмотря на то что это случилось в самом сердце Парижа, ни в газетах, ни по радио не было никаких сообщений. Такое впечатление, что происшедшее никого не касалось. Вот и мы не волновались. До тех пор, пока я не увидела детей.

      Она умолкла.

      – Детей? – повторила я.

      – Спустя несколько дней евреев снова увозили на автобусах, – продолжала она. – Я стояла на тротуаре и видела, как из velodrome[22] выходили семьи, и там были грязные, плачущие дети. Они выглядели испуганными, и я пришла в ужас. Я вдруг поняла, что там, внутри, им почти нечего было есть и пить. Я ощутила одновременно гнев и беспомощность. Я хотела бросить им хлеба и фруктов, но полицейские не дали мне этого сделать.

      Она снова умолкла, на этот раз надолго. Мне показалось, что на нее вдруг навалились внезапная усталость и изнеможение. Бамбер тихо опустил фотоаппарат. Мы ждали. И боялись пошевелиться. Я засомневалась, что женщина найдет в себе силы продолжить рассказ.

      – Прошло столько лет, – произнесла она наконец, и голос ее звучал приглушенно, почти шепотом, – спустя столько лет я до сих пор вижу этих детей, понимаете? Я вижу, как они садятся в автобусы и как их увозят отсюда. Я не знала, куда их везут, но у меня появилось дурное предчувствие. Ужасное предчувствие. А большинство людей вокруг меня остались равнодушными. Они считали происходящее вполне обыденным. Они считали нормальным, что евреев куда-то увозят.

      – Как вы думаете, почему они так считали? – спросила я.

      Снова кудахтанье, обозначающее смех.

      – Многие годы нам, французам, вдалбливали, что евреи – враги нашего государства, вот почему! В тысяча девятьсот сорок первом или сорок втором году, если я правильно помню, во дворце Пале Берлиц была организована выставка, которая называлась «Евреи и Франция». Немцы позаботились о том, чтобы она не закрывалась несколько месяцев. У населения Парижа она пользовалась большим успехом. А что она представляла собой на самом деле? Шокирующее проявление антисемитизма.

      Искривленными, заскорузлыми пальцами она разгладила свою юбку.

      – Понимаете, я помню и полицейских. Наших добрых, славных парижских полицейских. Наших собственных добрых, славных gendarmes[23]. Которые силой загоняли детей в автобусы. Кричали. Били их своими batons[24].

      Она склонила голову. Потом пробормотала что-то, чего я не поняла. Мне показалось, что она сказала что-то вроде: «Да падет позор на наши головы за то, что мы не остановили этого безобразия».

      – Вы ведь ни о чем не подозревали, – мягко и негромко произнесла я, тронутая видом ее внезапно увлажнившихся глаз. – Да и что вы могли сделать?

      – Понимаете, никто не помнит детей из «Вель д’Ив». Они больше никому не интересны.

      – Может быть, в этом году вспомнят, – сказала я. – Может быть, сейчас все будет по-другому.

      Она

22

Велодром.

23

Жандармы.

24

Дубинки.