Грешник. Сьерра Симоне

Не знаю, мы не часто обсуждали хрень такого рода, но осознание того, что Зенни все еще может подарить внуков, служило им небольшим утешением.

      А теперь она собирается стать монахиней.

      Надеюсь, что это не усложнило жизнь Элайдже. Надо будет спросить его об этом, когда он мне перезвонит.

      Паркуюсь на улице, неохотно оставляя свою немецкую красотку перед домовладением, а затем мне приходится помотаться среди нескольких старых пяти- и шестиэтажных зданий, прежде чем нахожу металлическую дверь, помеченную простым крестом и местным номером телефона. Она не заперта, и я захожу на узкую, покрытую линолеумом площадку с плохо освещенной лестницей, ведущей наверх. Поднимаюсь на второй этаж по скрипучим ступеням и натыкаюсь на дверь с надписью «Сестры милосердия доброго пастыря Канзас-Сити», за которой располагается импровизированная комната ожидания. Пол в ней тоже застелен линолеумом, а по периметру расставлены красные пластиковые стулья, которые явно использовались в боулинге в восьмидесятых годах или типа того, и корзины со старыми игрушками. В углу стоит пыльное искусственное растение, и откуда-то совершенно неуместно раздаются слова песни Бруно Марса про «Версаче» на полу.

      Определенно, когда думаешь о монахинях, первое, что приходит в голову, – это секс и богатство. Правда?

      Звоню в оранжевый колокольчик у пустого окошка администратора и жду.

      Интересно, как выглядит Зенни спустя столько лет? Я не могу припомнить, чтобы где-либо видел ее фотографии, но это и неудивительно. Элайджа всегда говорил, что настолько устал от социальных сетей, работая в музее, что сил на обновление своих личных аккаунтов уже не осталось. Да и я сам, честно говоря, слишком занят, чтобы просматривать на телефоне что-либо, кроме Wall Street Journal или биржевых приложений, так что практически ничего не знаю о том, что напрямую не связано с моей работой, даже о семье своего лучшего друга.

      Особенно о семье своего лучшего друга, учитывая разлад.

      Я представляю себе Зенни такой, какой помню ее лучше всего – Зенни-клопом, маленькой девочкой с ямочками на щеках и собранными в хвостики волосами, похожими на одуванчики. Пару раз, еще до разлада между нашими семьями, я присматривал за ней. Если подумать, помню, как в младших классах пытался пробраться в комнату Элайджи, чтобы мы могли немного поиграть в игровую приставку, и моя мама заставила меня прийти на кухню Айверсонов, чтобы сфотографироваться с новорожденной малышкой на руках.

      Когда я видел ее в последний раз? В день похорон Лиззи? Да, да, так оно и было; помню, как стучали каблуки ее парадных туфель по полу нашей кухни, когда она гонялась за нашей собакой по дому после отпевания. Как они с Райаном весело играли, в то время как мой папа молча наливал взрослым виски в стаканы.

      А я заперся в ванной наверху и вцепился в край раковины так, что побелели костяшки пальцев, уставившись на использованные тюбики туши и полупустые блески для губ, которыми Лиззи больше никогда не воспользуется. Не знаю, как долго там пробыл, глядя в одну точку и ни о чем не думая, прежде чем