В эфире Шорох. Стихи … – 2024. Басти Родригез-Иньюригарро

из детства, попутно сжираешь кокон,

      без которого небо доступней и холодней.

      Выбираясь, не выберешь. Шёл по шоссе – ушёл ли?

      След попутками спутанный вяжет узлы, жгуты.

      Ночь открытых зеркал начинается с хоррор-шоу

      и вступления хора за пологом глухоты.

      ядро

      Небо всё ниже, воздух прозрачно-пуст.

      Там, за сплошным заслоном колючих трав,

      если смотреть на карту, отвесный спуск

      и автострада. Ляпнул, глаза продрав:

      /до Амстердама поездом – три часа/

      «Выплыли, живы. Право, не ожидал.

      Что же теперь?». Умыться и расчесать

      волосы – не запястья. Шипит бокал,

      мне и тебе – разряд витамина C.

      Боже благой, вслепую бежал – догнал.

      Nena, такие сцены – всегда в конце,

      Nena, это – финал.

      Ночью – гроза и кобальт в проёмах луж,

      эркер, машин пожарных повторный слёт.

      Где-то горит? Не верю. Здесь тишь и глушь —

      стержень спирали, сфера, ядро. Пробьёт

      сколько сейчас? Не знаю. Саднит гортань.

      Взгляд на часы бесплоден, там только круг.

      «Думай, зрачки-черешни. Кто – я?». Отстань,

      думать так больно, бросил давно. /к утру

      сдался/. Теплее шерсти колючей под

      солнцем – кустарник, листья впитали пар.

      Тьма ежевики – пуля за пулей в рот,

      каждая – коллапсар.

      Ночь. Карандаш. Под веками – два штриха.

      «Не разучился, надо же, кто бы мог…».

      В пятнах черничных – кожа, сочней греха —

      цепь гематом, четыре руки – замок.

      День. «Я сюда врастая, теряю нить».

      «Лучше б отрезал». «Nena, тебя несёт.

      Куртку забыла!“. „Будешь за мной следить?

      Если не будешь – я потеряю всё».

      Сцеплены руки – нежность больных сирот.

      Над автострадой листья впитали пар,

      чёрные капли – пуля за пулей в рот,

      каждая – коллапсар.

      Smalto

      Дневной осколок летит по следу:

      пока неважно – зачем, за кем.

      Skyline, пленённая фиолетовым,

      держит марку. На языке

      любое слово – отчасти роскошь,

      отчасти – дрек, и, конечно, дым.

      За мной дорожка – золой и крошками

      через толщу большой воды.

      Мне обещали: дурное имя

      сольётся с ёмким, кинжальным «Будь»,

      мне говорили в лиловом дыме

      читать диагноз и видеть путь.

      Я зарекаюсь ходить к фонтану

      и до заката не маюсь тем,

      что, зная город, не знаю тайны

      за геометрией белых стен.

      Моё безумие – просто слепок

      с того, что сцежено, испито…

      Ночной осколок: иное лето

      без календарного «Что потом?».

      Во сне я – ветер, и мной полощет

      лоскутный космос: ни здесь, ни там,

      а, просыпаясь, иду на площадь,

      где круг мозаики и фонтан.

      Не видя хроник за меловыми

      углами