Пост. Дмитрий Глуховский

шагает к своему столу, на людей не глядит – но под их взглядами ежится. Садится и старается хлебать быстро: в столовой ему неуютно. Из-за спины прямо в затылок – как бы не ему, а на самом деле ему – шепчут:

      – Ну и что вот эта Москва?

      – Неужели Н.З. правда весь сожрали?

      – Сам-то на спецпайке небось, а мы лапу соси!

      Полкан ждет-ждет, а потом поднимается – стул опрокидывается назад – и громогласно отвечает всем сразу:

      – Значит, так! Москва нам обещала все на этой неделе, самое крайнее – на следующей. Я на них больше давить не могу. Все что можно – это снарядить продотряд до Шанхая, а больше ничего. Н.З. у нас имелся, да весь вышел. Сам жру, как видите, то же самое, что и вы тут. А кто бросается обвинениями, тот пускай за них отвечает. Ясно?!

      Люди бухтят потише, но совсем замолчать не хотят. Тоня знает: как только Полкан из столовой уйдет, ворчание разгорится по новой, и будут уже говорить по-другому. Это тушенка с перловкой склеивают разных людей в коллектив. А когда жратва кончается, каждый начинает думать в свою сторону.

      Полуголодные люди начинают тянуться на выход, а Антонина подзывает шепотом измученную, похожую на сухую воблу мать с двумя мальчишками-близнецами.

      – Ляль! Ляля!

      Ляля вскидывает голову, нюхает воздух и потихоньку подходит к раздаточному окну.

      – Задержись, пацанам твоим доложу еще. Осталось тут на донышке.

      Ляля улыбается как может – по-рыбьи:

      – Спасибо. А то что-то прижало совсем. Уезжать, наверное, надо.

      – Да куда ты поедешь-то?

      – В Москву. Куда еще, не за мост ведь.

      – Так они тебя и ждут там. Не от хорошей жизни нам паек обрезали.

      – Ну а что делать? Ждать тут ихней милости? С детьми на руках?

      – Ну… Образуется еще все. Раньше выгребали как-то, и теперь авось выгребем.

4

      Дома Полкан дожидается возвращения всех своих, потом проходит в залу и тщательно зашторивает окна. Выдвигает стол на середину комнаты. Забирается в шифоньер и достает из него консервную банку. Говорит тихо:

      – Греть нельзя, пахнуть будет. И на кухне нельзя зашторивать, люди подумают. Так что мы тут давайте, по-простому.

      Тамара ничего не отвечает: за прошедшую неделю она так и не простила Полкана за его малодушие. Смотрит на консервы без выражения. Полкан пожимает плечами, шаркает на кухню за самогонкой. Наливает себе, глядя в глаза Тамаре, нацеживает и Егору. Тамарины глаза превращаются в щели, но она молчит.

      Полкан берет консервный нож, вспарывает жестянку и вываливает на тарелку бурые кусочки в подливе. Подвигает пустую тарелку, накладывает Егору, потом в другую – Тамаре. Егор хочет отказаться, но тушенка гипнотизирует его, он не может оторвать от нее взгляда. В животе у него урчит. Полкан ухмыляется.

      Тамара сглатывает, поднимает глаза к потолку. Полкан двигает тарелку поближе к ней, шепчет:

      – Ешьте-ка давайте, не кобеньтесь. Потом, может, и не будет.

      Егор смотрит в тушенку с ненавистью: она пахнет и без разогрева так,